– Юля, скажи честно. Кто сегодня в вагон приходил, пока мы на выезде были?
– Никто не заходил. Симодин пьяный на своей гармошке наяривал. А кроме него и меня, в вагоне никого не было. Да и кто зайдет, если ключи от вагона постоянно в моем кармане?
– А высокий брюнет и его дружок блондинистый среднего росточка, из журналистов, не крутились поблизости?
– Говорю же – нет. А что случилось, Гвидо?
– Пока ничего.
В том, что это проделки Хузина с Марьиным, Шнапсте не сомневался. Такой слог он встречал только в книжках. А упор в письме сделан на описание длины члена. Додуматься до такой паскудной выходки могли только они. И все в отместку за желание возместить хотя бы часть ущерба. Гвидо прикидывал, что ему делать дальше. Пойти к Жмакиной, указать на виновников и попросить сверить почерк? Но вполне возможно, что они попросили написать письмо кого-нибудь из итээровцев или из своих коллег. Не станут же брать образцы почерка у всего поезда. В какой-то момент несчастному захотелось пойти прямиком к обидчикам, но на этот раз он и действительно был готов прирезать обоих. Сорваться и уехать в Ригу – поступок глупый и безрассудный. Оставалось ждать финала поездки и давить в себе злость. Гвидо мочился на сложенную неподалеку от путей горку шпал и, закинув голову к небу, мысленно клялся во что бы то ни стало отомстить Хузину с Марьиным.
А через время он, улыбаясь, разносил тарелки с деликатесами и графинчики со спиртным. Самому есть не хотелось. Было желание напиться и заснуть. Когда Гвидо обслуживал Жмакину, показалось, что Антонина Ульяновна подмигнула ему. Он тут же постарался убедить себя, что у него галлюцинации на почве нервного срыва. Или у Антонины Ульяновны нервный тик. Но когда он принес женщинам графинчик с клюквенной наливкой, Жмакина подмигнула Шнапсте по второму разу. На сей раз Гвидо ответил взаимностью. Настроение немного улучшилось. Ложь во спасение. Не скажи про несуществующих дочек и жену, все могло пойти по другому сценарию. А женщина оказалась с душой, с сердцем. Гвидо это обрадовало.
Когда посуда со столов была убрана, а Симодин по шестому разу выводил пьяным голосом «Эх, дороги», Антонина Ульяновна подошла к Гвидо. Свежий воздух и наливка вернули женщине доброе расположение духа. Шнапсте напрягся.
– Ну что, мастер слога и метафор, жалеешь небось, что письмо написал?
– Антонина Ульяновна, я вам еще раз могу повторить…
– Успокойся, успокойся, – перебила Гвидо Жмакина. – Не надо ничего повторять. Помню, как по юности влюбилась в Пашку. Он соседом нашим по подъезду был. И такого ему написала… По дурости письмо в его почтовый ящик бросила. А его мамаша нашла и отдала моей. Ох и оттягала меня тогда родительница за косы!
– С кем не бывает, товарищ Жмакина, – виновато произнес Гвидо.
– Вот артист! «Товарищ Жмакина»… Что же ты меня в письме «товарищем» не называл?
Гвидо понял, что переубедить эту женщину ему никогда не удастся:
– А как мне вас называть, Антонина Ульяновна?
– Вот Антониной и называй. То письма любовные строчишь, то по имени-отчеству назвать норовишь. Или я старая такая? – с нотками кокетства в голосе спросила Жмакина.
– Вы старая? Да ну что вы, Антонина! Зачем на себя наговаривать!
– Слушай, а чего мы у вагона стоим, как провожающие? Перед сном прогуляться надо. Часто ли так отдыхаем? Тишина, воздух свежий – благодать.
Гвидо сказал, что ему нужно переодеться. Для снятия напряжения плеснул в стакан водки и, не закусывая, выпил. Принятие спиртного на голодный желудок он считал преступлением, но после знакомства с Марьиным и Хузиным многие принципы стали нарушаться сами по себе.
Антонина ждала на том же месте, тихо напевая какую-то веселенькую мелодию. Грудь женщины облегала белая майка с мордочкой забавного песика. Ягодицы плотно обтягивала длинная юбка голубого льна. Воспитанный на соцреализме Гвидо начал прогулку с вопроса о трудовых буднях:
– А вы ведь культурой руководите, Антонина? Тяжело, наверное.
– Всем тяжело. Но кроме того, что я культурой заведую, я еще и женщиной являюсь, Гвидо. Или дама при должности, по-твоему – холодный камень, неприступная скала?
– Я так не думаю, – промямлил Гвидо. – Женщина – это звучит гордо.
– Ты еще с лозунгов на речевки пионерские перейди, – засмеялась Антонина. – Знаешь, а у меня знакомый писатель был. Так вот писал он мастерски. А в разговоре и двух слов связать не мог. Неужто и у тебя так же? Словом владеешь отменно, а говорить не мастак. Или ты меня стесняешься?
– Да нет, уже не стесняюсь. Не мальчик ведь. Но в тамбуре у меня чуть сердце не прихватило от неожиданности и страха.
– Сердце, оно от радости должно учащеннее биться, Гвидо. А радостей в нашей жизни не так уж и мало. Или ты так не считаешь? – Последнюю фразу Жмакина буквально пропела.
– Конечно, считаю. Много у нас радостей, – сбивчиво поддакивал Гвидо. – Просто период у меня в жизни не самый лучший.
– А мы этот период забудем. А другой период мы раскрасим в цвета радуги…
Поступки выпившей женщины намного непредсказуемее мужских. В пьяном мужчине обычно просыпается либо агрессор, либо романтик. В изрядно принявшей даме может пробудиться кто угодно, от маленькой девочки до ненасытной самки. В Антонине Ульяновне Жмакиной ожила изголодавшаяся тигрица. Прижав к себе обмякшего от неожиданности официанта, она впилась в его тонкие, сухие губы. Острые ногти царапали фланель тенниски. Покрывая шею жертвы поцелуями, Антонина старалась пробудить в нем желание:
– Я же твое письмо три раза прочла, демон… Я же вся влагой пропиталась, Гвидушка… Бери, бери меня без устали.
– Да, Тоня, да… – пытался настроить себя ошарашенный официант.
Жмакина повернулась задом, уперла ладони в кору вековой сосны и изогнулась, широко расставив ноги.
– Ну где, где этот мощный таран? Вонзи в меня его, Гвидушка.
– Сейчас, Тонюшка. Сейчас, милая.
Расстегнув ширинку, Гвидо спустил штаны. Резким движением задрал юбку ответственной за культуру и вспомнил фотографии, размещенные в том самом журнале, что привез из Роттердама его друг-моряк. Постарался воскресить в памяти сцены порнографического фильма, который он с компанией смотрел на квартире у приятеля. Гвидо очень запомнилась негритянка, удовлетворяющая себя искусственным членом. Он представил соитие с Ирой, но все попытки заставить орган взбодриться были тщетны.
– Ну что же ты медлишь, похотливый скакун? – стонала Жмакина.
Взяв Антонину за бедра, Гвидо прижался к пухлым ягодицам в надежде, что соприкосновение с женской плотью заставит член проявить сознательность. Не помогло и это.
– Ну что ж ты, бл. дь, елозишь по мне, как гусеница? – сквозь зубы выдавила из себя Жмакина. – Да засади же своего мерзавца!
Но «мерзавец» на призывы реагировать категорически отказывался.
