А на каких позициях в вопросе войны и мира стоял Сталин? Можно предположить, что он предпочитал положение «над схваткой». Отчасти это, пожалуй, было так. Но все-таки, судя по тому, что Маленков делал доклад от имени ЦК партии, Сталин поддерживал его точку зрения.
Нет сомнений, что выступления Булганина и Берии тоже были не спонтанными и не полностью самостоятельными. Однако следует учитывать бесспорный факт: у них были вполне определенные ведомственные интересы. Они высказывали не просто личные взгляды, что в принципе невозможно, а выступали от имени множества влиятельных организаций и заинтересованных лиц, в частности генералитета.
Совершенно не соответствует фактам такая версия: мол, в Политбюро и Правительстве СССР все безропотно поддерживали любые предложения Сталина. Напротив, там шли серьезные обсуждения, сталкивались разные мнения. Он обычно выступал одним из последних, чтобы его мнение не довлело над подчиненными, подводил итоги. Как любому мало-мальски серьезному и неглупому руководителю ему было важно, чрезвычайно полезно выслушать мнения разных людей, всесторонне обсудить проблему. Он почти никогда не прерывал выступающих, не давил на них своим авторитетом, а старался доходчиво и убедительно изложить свою позицию.
После войны военное ведомство, например, обладало колоссальным влиянием. Неслучайно во главе его Сталин поставил ничем особо не примечательного Булганина, а не прославленных полководцев — Василевского, Жукова, Малиновского, Рокоссовского, Конева… Можно назвать еще десяток фамилий людей, более достойных, чем H.A. Булганин, возглавлять вооруженные силы.
Почему же был выбран Булганин? На мой взгляд, по трем основным причинам. Во-первых, чтобы несколько понизить статус данного министерства. Во-вторых, чтобы показать Западу, а прежде всего США, что СССР не намерен готовиться к войне. В-третьих, в связи с твердым намерением Сталина проводить политику мира.
В общем, отечественные «ястребы» были, конечно, более или менее «ручными», не имевшими возможность при Сталине всерьез заявлять о своих агрессивных убеждениях. Да и вряд ли Берия или Булганин были по взглядам своим агрессорами, жаждущими войны.
Как во всех крупных странах, в Советском Союзе имели особое значение два ведомства: обороны и госбезопасности. А после войны они превратились поистине в монстров, требующих львиной доли национального бюджета (с учетом атомного и ракетного проектов). Нет никаких сомнений, что едва ли не все руководящие работники соответствующих министерств желали сохранить свое положение и укрепить подведомственные им организации, предприятия.
Были ли роли «голубей» и «ястребов» распределены искусственно, по желанию «режиссера»? Ведь ему надо было заявить о своей мирной политике, одновременно показав противникам, что наша страна готова дать отпор любому врагу. Как показали дальнейшие события, Маленков оставался принципиальным приверженцем политики мира и сотрудничества со всеми странами, увеличения производства товаров широкого потребления. Подобно Сталину, он старался облегчить жизнь народа, измученного страшным военным и послевоенным лихолетьем.
В этом отношении противниками Маленкова выступали представители могущественных ведомств. Но все-таки это противостояние не было слишком напряженным. Значительно существенней был другой скрытый, но чрезвычайно острый конфликт, определивший в конечном итоге смещение Маленкова. Не потому, что он не смог удержать власть (ему, так же как Сталину, было чуждо маниакальное властолюбие). Все значительно серьезней и объективней: у него не оказалось надежной опоры в системе государственной и партийной власти.
Главный завет Сталина
В начале 1952 года Сталин и Маленков, судя по всему, нередко обсуждали положение в стране и партии. К сожалению, о содержании их бесед можно судить лишь приблизительно. Сталин редко стал посещать свою кремлевскую квартиру и вести «протокольные» встречи. На его кунцевской даче разговоры обычно не фиксировались и даже, по-видимому, не отмечались посетители.
Что могло беспокоить Сталина? Некоторые авторы фантазируют на тему «осень патриарха», упирая на его паническую боязнь смерти. Такое предположение совершенно безосновательно. Как революционер, да еще и террорист (в молодости), он смерти не боялся. Тут можно вполне согласиться с мнением серьезного писателя М. Алданова. Но, чувствуя ее приближение, Иосиф Виссарионович все больше беспокоился о судьбе страны.
Полагаю, именно этим объясняется его желание уйти в отставку. Тогда он получал возможность спокойно контролировать как бы со стороны, а точнее с высоты своего непререкаемого авторитета, положение в стране и в ее руководстве. Все-таки он сильно устал после чудовищного напряжения военных лет. А дело своей жизни теперь мог считать завершенным: наша держава за послевоенные годы окрепла и была окружена дружественными государствами.
Сталин не полагался только на политические или культурные связи между странами, а тем более не возлагал никаких надежд на установление оккупационного режима. Он был убежден: наиболее прочные скрепы — экономические, а также идеологические и культурные. Ими он связал все республики Советского Союза, а затем и страны народной демократии с СССР. В то же время он понимал, что есть государства, организации, социальные группы и политики, способные разрушить даже самые прочные связи, не считаясь ни с чем ради своих выгод.
На Ялтинской конференции в феврале 1943 года он сказал, обращаясь к Рузвельту и Черчиллю: «Пока мы все живы, бояться нечего. Мы недопустим опасных расхождений между нами… Но пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что пережили мы, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы».
Как видим, он совершенно спокойно, вполне философски относился к своей смерти и даже фактически предсказал ее с удивительной точностью.
С подачи Хрущева принято считать, будто существовал политический кризис, с которым не мог справиться престарелый вождь. Эта легенда понадобилась Никите Сергеевичу для оправдания своих провальных мероприятий после захвата власти и последующего фиаско. (Аналогично поступили и Горбачев, и Ельцин; любому обанкротившемуся политику хочется свалить свою вину на своего предшественника.) Однако его мнение пришлось по душе многим авторам. Например, историк Д. Боффа уверенно констатировал «кризис сталинского правительства» (по-видимому, точнее сказать — сталинского правления). Хотя уже в следующем абзаце констатировал:
«После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием».
Если такое состояние страны есть результат кризиса правительства, побольше бы подобных кризисов! Словно в каком-то помрачении рассудка автор ссылается на «маниакальное вырождение подозрительного характера» Сталина и «признаки неспособности осуществлять руководство». Боффа объясняет парадоксальность ситуации просто: «Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране».
