День рождения
Как за последнее прибежище реальности, она схватилась за золотую монету, всё еще зажатую в ягодицах, хоть она вроде и отдала ее соседке. Монета со звоном упала на пол и закатилась куда-то так, что найти ее не удалось.
— С днем рожденья, дорогая, — тихо сказал растерянный Евлампий ефросиньиному заду, торчащему из-под шкафа, где ее остальная часть ожесточенно искала выпавшую монету.
— Да… правда? У меня сегодня день рождения? — Ефросинья вылезла и уставилась на стенку шкафа, пытаясь рассмотреть свое встрепанное отражение в ней.
— Но не день смерти же. С ним, наверное, тоже поздравляют, но не здесь, а на небесах. Знаешь, кто приходил к тебе? Это был вор памяти. Такие чаще всего вырастают из собак, возомнивших себя хозяевами. Скорее проведи инвентаризацию — ты ничего не забыла из того, что должна помнить?
Ефросинья задумалась, ощупывая мысленно свое светящееся тело, и ничего не заметила. Зато вспомнила, что когда она ложилась, до дня рождения оставалось несколько дней.
— Мизинец, обрати внимание на мизинец, — прошептал Евлампий.
— Который? — тоже почему-то шепотом спросила Ефросинья, начав судорожно перебирать свои пальцы на руках, как четки. Занятие так увлекало, что она запуталась в суставах и забыла, что делает тут, сидя на полу возле шкафа.
— Не здесь. На ноге.
Ее тело закипело белым ключом. Она не могла вспомнить, где должен находиться мизинец ноги.
Колечко
Евлампий лег на пол к ее ступням и поцеловал каждую из них, быстро надев на правый мизинец ноги золотое колечко. Оно легло как влитое, и Ефросинья сразу вспомнила, где находится потерянный палец.
— Я и есть твой жених, — лживо зашептал Евлампий. — Вор памяти не соврал, хоть тебе он и не отец. Ты когда-нибудь занималась любовью?
— Да, иногда — с собой, — прошептала Ефросинья одними губами.
— Давай попробуем со мной.
— Зачем?
— Затем, что я не знаю никого лучше тебя, — (он, нависая, приближался на четвереньках, а она отползала, всё еще глядя то под шкаф, то на колечко, то на отражение).
— Я тоже не знаю никого лучше себя.
— Дай, я прикоснусь к тебе.
— Прикасайся к себе.
— Я так долго мечтал о тебе, милая!
— Отойди, ты жаркий и сырой.
Она, наконец, перестала переводить взгляд с места на место и глянула на Евлампия так, что оба ее глаза совместились в один, посреди лба. В его взгляде отразился ужас. Под коленями кончалась половица, за ней исчезало пространство, от высоты у него закружилась голова.
— Хватит запинаться о свою тень! — вдруг закричала Ефросинья на одной высокой ноте. Колечко упало с мизинца ноги и закатилось в ту же щель, что и монета.
Остановка
У этой книги нет начала и конца, я записываю ее в разные стороны. Мое пусто место свято, центр мирозданья — это я. Абзацем называется часть текста между двумя-тремя страницами. Всю строчку зачеркнула — значит, надо. Я сделала свою мечту плоской и заложила между страницами книги. Книга открывается, мечта разворачивается — такие объемные картинки мне покупали в детстве. Надо потянуть их за ниточки — и они задвигаются. Как я нарисую мир, так он и заработает. Бог — это учитель, но оценок не ставит. Он смотрит наше кино искренне, как ребенок, смеется, где надо смеяться, и плачет, где надо плакать.
Скоро вы поймете, зачем читаете эту книгу. Любовь с очень маленькой буквы вырастет к окончанию, как морковь. Страницы превратятся в самолетики, и у каждой будет отдельная судьба. Героиня несколько раз станет иной, но всё в ее мире останется по-прежнему нелепым и прекрасным, никуда не применимым.
На сорок восьмой странице ее в первый раз убьют, но на сорок девятой она будет продолжать свою историю как ни в чем не бывало. Хэппи-эндов будет много, и все ложные. Крутите пальцем у виска, крутите диски на пальце и пойте «пусть всегда будет солнце». Никогда не ешьте кофейную гущу, если не хотите попасть в свинцовый шрифт утренних журналов. Есть и вращение, и музыка — значит, мир жив. Солнце соленое, зовут его Ра.
Сухобылка
Ее серебристый голос заполнил все уголки сознания Евлампия, и он наконец вспомнил, кто он и зачем сюда пришел. На самом деле он был не Евлампий, а Аграфена Ивановна Глинкина, спевшая песню «Травка-сухобылка». И пришла она умирать, потому что ей именно сегодня было суждено родиться на небесах. Всё было кончено, она встала, пригладила бороду, перекинула Ефросинье только что напрасно украденную золотую монету, подобрала колечко и тихо пропела: «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних, аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!». Но взлететь у нее не получилось.
— Надо сложить руки чашечкой возле груди, скосить глаза на переносицу и вдохнуть в самый верх легких, — шепотом подсказала Ефросинья, не сводя с нее синего третьего глаза. Аграфена честно пыталась и даже немного подпрыгивала над полом. Она совсем вспотела от усилий. Ефросинья обняла ее сзади и поднялась вместе с ней.
Они начали летать по комнате, и сверху стало заметно, какая она тесная и захламленная. Кошки таращились глазами-блюдцами снизу. Кое-кто из них уже разодрал букетик красной рыбы, хвостики торчали из маленьких пастей. Когда Ефросинья заметила, что некоторые кошки сидят уже не на полу, а на стенах, они с Аграфеной тоже сели на стену и начали со смехом отнимать у животных пахнущие солью хребты и бросать в потолок Ефросинья так увлеклась кошками и рыбными запчастями, что не заметила, что сидящая рядом Аграфена мертва.
Упокой
— Аграфена, ты что? — испуганно прошептала Ефросинья.
— Всё в порядке, дорогая, — еле шевеля губами, ответила мертвая, — мне хорошо. Мы всё сделали правильно, спасибо, что научила меня летать.
Посерьезневшая Ефросинья слезла со стены на пол, перекрестилась, надела меховое платье, приличные туфли, обернутые золотинкой от шоколадки, паутиновый платок с сухими мухами, бубенчики на ноги, взяла четки и спокойным голосом сказала Аграфене, всё еще сидящей на стене:
— Тогда пойду поставлю свечку за твой упокой.
— Спаси тебя Бог, — прошептала Аграфена, и Ефросинья вышла.
На улице оказалось воскресное утро, пахло ветром и птицами. Куски прекрасных запахов бились о кожу, как ленты на ветру. Облака на небе были так необычно закручены, словно Бог занимался вязанием. Захотелось попробовать полетать и поблуждать во влажных лабиринтах, но она то ли застеснялась, то ли поняла, что сейчас не сможет. Дело решили уличные торговки, как всегда, заулюлюкавшие при ее виде, она решила, что летать пока не стоит, и прошла, пританцовывая, мимо.
