Книга Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной, страница 75. Автор книги Ольга Арефьева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной»

Cтраница 75

Ту жизнь, где все не без изъяна,

С окна срисует обезьяна

И от карниза кинет вниз

Кривой, но ревностный абрис

Пейзажей на стеклянной кальке,

Пассажей каблуков, асфальта,

Цветных и пьяных витражей,

Неверных пассий и мужей.

Бесстыжей пены белых юбок,

Очков, петард, бретелек, трубок,

Смешков, намеков, кошельков,

Карманов, носовых платков,

Колготок с убежавшей стрелкой,

Чулок с фривольною отделкой,

Причесок, взбитых второпях,

Бандитов в золотых цепях,

Витрин, бутылок, экипажей,

Бесед с налетом эпатажа,

Детей, вопящих как в войну,

Старух, готовящихся к сну,

Бездомных псов, болонок томных,

Борцов за что-то неуемных —

Все бросит слепо за окно.

И вот в замедленном кино

Летят пейзажи через время,

Прохожим остро метя в темя,

А им опасно невдомек,

Что вниз скользит стеклянный рок —

Отвесный ножик гильотины…

И в ужасе замрет картина.

Фотограф срежет кольца лет:

На времени, как на стволе,

Деревья в непристойных позах,

Туманом зараженный воздух,

Порока запах, шум и нас

Средь них предательски анфас!

Но мир расколется на звоны

Запахнет в воздухе озоном,

Оконным солнечным кивком,

И станет вновь насквозь знаком.

Все зашевелятся, свободны,

Лишь стекла телом инородным

Хрустят и бьются под ногой,

Напоминая мир другой.

Чеснок

Чеснок честен, а лук лукав,

Грешна гречка, жива жимолость…

Кто-то в итоге окажется прав

А я все склоняюсь к нелюдимости.

Как танцевать — так все чаще одной,

Как играть — то не с кем и некому.

Проще общий язык найти с тишиной

Чем слово хотя бы одно с человеком.

Дальше идти пора, но впереди черта:

Через нее исключительно в одиночку,

Неважно, условна она или черна,

Переступая, отходишь от прочих.

Отныне нет для тебя новостей,

Сочувствия, прошлого, прочей нуди —

Не с кем сражаться и делать детей:

Ты победил. Победителей — судят.

Звуки

И вот стихи. Лист бел был — сели птицы,

Топтали и клевали белизну,

Осталась вязь следов на белом ситце —

Не выдержу, вползу, на вкус лизну.

Вот гласный звук — иии-ооо — в нем бездна смысла,

Он тянется, вибрирует, живет,

Пупырчатый, овальный, желтый, кислый…

Лимон! — вы догадались — дольку в рот.

Сердечным стал он, бывший бесконечным,

Его обставили мы рамками игры,

Он отделился от своей пра-речи

И округлился плотью кожуры.

Еще не все — вот звуки есть земные,

Скребущие по почве животом,

Они — следы настойчивых рептилий,

Что выросли в двуногих нас потом.

Согласные — как рамки и коробки,

Плетеные корзинки, пузырьки:

Шипят, свистят. Настойчивы и робки,

Пружинисты, внутри сидят зверьки.

Мы выстроили домик из объемов,

Их обрамив границами фонем,

Живут внутри мерцания как дома,

А смысл пока неясен, так как нем…

Написанное в старой бане

Хлопоты быта в избитых видах,

За вдох-новением должен быть выдох,

То, что вошло, уже ищет выход —

Так зарождается завтра.

Как-то вокруг неприлично тихо:

Хоть бы петарда или шутиха,

А ведь событье — рождение стиха —

Достойно битья в литавры!

Время трещит не в часах, а в печке,

Нам-то казалось, что время вечно,

А побежали ему навстречу —

Оно увернулось за угол.

Кто не умеет играть на баяне,

В смысле — баять, не боясь осмеянья,

Тот нынче греется в старой бане,

Хоть в ней не жарко, а жалко.

Книжка пролистана наполовину,

Ручку из пыли карманной вынув

Я расслабляю одежд горловину,

Чтобы дышать спонтанней.

Что-то в желудке булькает скромно,

Напоминает утроба: умрем, но

Шелестом в ямочке подъяремной

Нежно сигналит тайна.

Стихи прилетают сначала немыми,

Смысл обнаженный рядится в имя,

И, облачась именами земными,

Строчки приносят смертным

То, что им небо с собой надавало:

Яйцо — многомерный контур овала,

Линии кожи, и божьи лекала,

И прочую музыку сферы.

Где-то тела шелестят по орбитам, —

Тут-то планета, где время бито,

Где только хлопоты верного быта

Учат тому, что ясно.

Я подметаю в остывшей бане,

Я только точка на Божьем плане,

Я стеклецо в сотворяющей длани,

Осколок мозаичной краски.

Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной

Пророк

Единственный трезвый на празднике пьяных

Пророк улыбался и плакал вдвойне,

А с неба валились дары и туманы,

И было на небе словно на дне.

Разумные вещи, и умные звери,

И грубые люди с глазами свиней —

Хотелось бы верить, но нечем отмерить,

Ведь всадники ныне глупее коней.

Пророк улыбался, а Бог усмехался,

И было им так одиноко вдвоем.

Один сделал мир, чтоб кружил и вращался,

Другой был свидетель заснувших живьем.

Наощупь казалось, что время округло

И катится мимо, но через тебя.

Пророк посмотрел и увидел сквозь руки

То, что невозможно узнать, не скорбя.

Одна только женщина с белою кожей

О чем-то подумала, не о живом,

Которое лечит, крадет и тревожит,

Которое в следе болит ножевом.

А люди орали, виляя у края,

Дыша перегаром в господни глаза,

А Бог улыбался пророку, не зная,

Пора ли уже это все завязать?

Убитые звери кричали от боли,

А голый пророк танцевал на ветру:

Единственный нищий на празднике пищи,

Кто весело плачет на страшном пиру.

Великий Квадрат

Я слышу, как вращается Земля,

И на моих костях восходят травы.

Недолговечны хищные дубравы,

Недолговечны вещные поля.

Весь этот блеск, мне не принадлежащий,

Я созерцаю слишком долгим днем.

Прекрасен мир, и плачу я о нем,

И сгнил меня качавший утлый ящик.

Над гробовой доскою нет жилья,

Я без границ теперь — то поле боя.

Моя война последняя — с собою,

И побеждаю в ней то я — то я.

Отпали декорации из слов —

Иллюзии богатства и утраты,

И я в углу Великого Квадрата,

Который, как известно, без углов.

Хвойный и Лиственный

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению

Вход

Регистрация | Забыли пароль?

Поиск по сайту

Календарь

Навигация