– Я тут говорю твоей маме, – пояснил дед, – раз впереди у нас великое прощание с соской, зачем же мучить Шу-Мэй заранее? Верно, Шу-Мэй?
Та знай себе сосала пустышку.
– Дождемся торжественной минуты, – продолжал дедушка. – Помню, я советовал действовать постепенно, однако я передумал. – Он подтолкнул Джин-Хо локтем и добавил: – Последовательность – удел трусливого ума.
– Ну ладно, – сказала Джин-Хо.
– Ральф Уолдо Эмерсон.
– В любом случае, – развернулась от плиты мама Джин-Хо, – в субботу День Соски. Помни об этом, Шу-Мэй! В субботу прилетит Сосочная фея – ты же это поняла, да?
– Лапонька, передохни! – попросил дедушка Джин-Хо.
– Я только не хочу, чтобы она вообразила…
Но дедушка уже повернулся:
– Так, Джин-Хо! Что сегодня было в школе?
И на том разговор закончился.
Кроме какао мама дала алфавитное печенье. Джин-Хо выбрала из коробки несколько букв и разложила перед Шу-Мэй.
– Видишь? Это Эй, – сказала она, и Шу-Мэй на мгновение вытащила изо рта пустышку и повторила:
– Эй.
– Точно, – сказала Джин-Хо, чувствуя такую радость, такое облегчение, словно Шу-Мэй вернулась к ним откуда-то издалека. – А вот Би. И еще Эй. И Си. И снова Эй.
Тут только и были, похоже, первые три буквы. Она принялась шарить в поисках букв из имени Шу-Мэй.
Тем временем дедушка Джин-Хо объяснял ее маме, какой он дурак.
– Наверное, я просто забыл, как это делается, так давно в последний раз ухаживал за женщиной, – говорил он. – О чем я только думал? Хорошенький у меня был вид, когда я заранее прятал у тебя в холодильнике шампанское, законченный идиот, такой самоуверенный, так точно знал, что она ответит согласием…
– И она ответила согласием! – перебила мама Джин-Хо. – Ты вовсе не вел себя как идиот! Она сказала «да» чистым английским языком, и мы выпили то шампанское. И только потом…
– Знаешь, ее английский на слух кажется свободнее, чем на самом деле, – сказал дедушка Джин-Хо. – Она мне письмо написала, когда уезжала в Вермонт, и тут я впервые заметил, что она пропускает артикли. Оно и понятно, ведь в ее родном языке нет артиклей, и все же в этом проглядывает… не знаю, как сказать… какое-то упрямство. Нежелание принимать другую культуру. Думаю, из-за этого у нас и не сладилось. Язык – это важный симптом, мне следовало обратить на это внимание.
Она и про множественное число иногда забывала, Джин-Хо это замечала. «Много крекер тебе аппетит испортит», – говорила она. И все же Джин-Хо не стала об этом вспоминать, потому что любила Мариам и хотела, чтобы дедушка ее тоже любил.
– Язык тут ни при чем, – возразила мама Джин-Хо. – Все дело в ней самой. Она всегда так держится, словно все лучше нас знает. Я бы не удивилась, если бы она стала доказывать, что в том письме и не нужно ставить артикли.
– Она могла бы, – кивнул дедушка Джин-Хо. – Как присмотришься, эта ее манера праздновать иранский Новый год, а наш нет, и всех называть «джан», и этот гарем на кухне, готовящий по любому поводу рис… право, иногда мне кажется, что в этой стране ассимилироваться приходится в основном американцам. Ты так не считаешь?
– Но я не за это, главным образом, сержусь на нее, – сказала мама Джин-Хо, – а за то, что она скрытная! О, как противно, что все считают это сдержанностью и превозносят. Скрытные люди сводят меня с ума! Как можно этого не понимать?
– Она что, думала, у меня самого никаких сомнений нет? – спросил дедушка Джин-Хо. – Я только что овдовел, с моей потери прошло гораздо меньше времени, чем с ее. Я так старался начать жизнь заново. И это было вовсе нелегко, честное слово.
– Счастливо избавился, – сказала мама Джин-Хо. – Не унывай, па. Скоро появится другая.
– Никакую другую и знать не хочу! – ответил он. Потом он, видимо, испугался, что его неправильно поймут, и стал объяснять: – В смысле, никто не нужен. Мне никто не нужен больше. Никогда.
Мама Джин-Хо похлопала его по руке.
На праздник собирались все, кроме дедушки Лу и бабушки Пэт: их уже куда-то пригласили, и они отказались менять свои планы. Мама Джин-Хо сказала, что этого она понять не в силах.
– Что у них с приоритетами? – спрашивала она. – Выбирая между какими-то случайными приятелями и собственной внучкой…
– Это не случайные приятели, а ближайшие их друзья, – уточнил папа Джин-Хо. – Их ближайшие друзья празднуют золотую свадьбу, а внучка всего лишь отказывается от соски.
– Сама не знаю, о чем я хлопочу? Судя по тому, что говорят по радио, наше мероприятие и так обречено. Налетит ураган «Изабель», и мы все поплывем во Внутреннюю гавань.
– Ты же говорила, нас не унесет! – всполошилась Джин-Хо. – Говорила, что мы далеко от побережья.
– Нет-нет, конечно, нам ураган не страшен. Не о чем беспокоиться. Я немножко преувеличила, – сказала мама Джин-Хо.
Но в тот же вечер они с папой занесли всю мебель со двора в гараж – на всякий случай.
Наверное, и радио преувеличивало: говорило, что в четверг будет ураган, а с утра, когда Джин-Хо отправлялась в школу, все было как обычно, и когда вернулась домой – тоже, и когда перекусывала. Но во второй половине дня вдруг потемнело, задул ветер, пролился небольшой дождь. Папа Джин-Хо, вернувшись с работы, сказал:
– Похоже, собирается.
У Джин-Хо мурашки побежали по телу, она волновалась, как в канун Рождества.
За обедом она извертелась на стуле, поглядывая в окно. Воздух был такого странного оттенка – лавандового, – и деревья выворачивали наизнанку свои листья.
– Скрести пальцы – хоть бы вязы не повыдергивало, – сказал папа. – Я на них столько денег потратил, точно давал им университетское образование.
Джин-Хо засмеялась: вязы в университете!
И тут погас свет.
Заплакала Шу-Мэй.
Мама Джин-Хо сказала:
– Все в порядке! Нет причин пугаться!
И принесла из буфета в столовой свечи. Папа Джин-Хо зажег их пистолетом, которым обычно зажигали непослушную горелку на плите. Две свечи поставили на стол и еще две – на кухонную стойку. Свет мерцал на лицах, все выглядели не совсем собой. Шу-Мэй принялась махать ладошкой, сперва никто не понял зачем, а потом увидели, что она играет с тенями на стене.
– Правда, весело? – сказала мама Джин-Хо. – Словно пикник! И это ненадолго. Скоро провода починят.
Но весь вечер они просидели в темноте. Читали при свечах книги с картинками, потом поднялись в спальни, подсвечивая фонариком из кухонного ящика с инструментами. Фонарик поставили на тумбочку у Шу-Мэй, чтобы она не боялась, но она все равно заплакала, и Джин-Хо тоже немножко было страшно, так что в итоге их обеих забрали к родителям в постель. Легли вчетвером поперек кровати, хорошо, что размер «кинг сайз». А снаружи ревел ветер, и деревья трещали, и время от времени дождь ударял в окно. Мама Джин-Хо оставила одно окно чуть приоткрытым, потому что иначе, где-то она вычитала, дом может взорваться. Папа Джин-Хо сказал – не может, это про торнадо, и они поспорили, пока мама Джин-Хо не уснула. Вскоре Джин-Хо услышала, как папа встал с кровати и на цыпочках сходил закрыть окно. Потом вернулся и тоже уснул. Шу-Мэй давно уже спала, время от времени слегка причмокивая соской. Снаружи ветер выл все громче. Джин-Хо чувствовала, как ее это сводит с ума. За окном уже не первый раз включились сирены. Джин-Хо думала: а вдруг дом уже плывет по гавани? Вряд ли, он как будто пока стоял прочно.
