Полька Анна Езерковска была депортирована вместе с родными из Позена — так немцы стали называть Познань. Анна вспоминает, что, когда нацисты ворвались в их квартиру, начался хаос — крики, причитания… «Нас толкали, отца ударили по лицу. Мы так перепугались, что все плакали. Моего младшего брата, он был очень чувствительный мальчик, стало тошнить…»18
Сотни тысяч таких поляков, как Михаэль Прейслер и Анна Езерковска, погрузили в эшелоны и повезли в генерал-губернаторство. Михаэля и его близких доставили в его западную часть. Сначала они жили в одном большом помещении вместе с другими несчастными, а потом всей семье пришлось тесниться в единственной комнатке. Анна и ее родные оказались в Голице. В первый день они долго сидели, сбившись в кучку, на городской площади, пока какой-то старик не сжалился и не предложил им переночевать у себя дома на полу…
Немцы проводили депортацию невероятно жестоко и к тому же в обстановке административных несостыковок. В январе 1940 года обергруппенфюрер СС Фридрих Вильгельм Крюгер, один из руководителей оккупационного режима в Польше, докладывал в Берлин, что в генерал-губернаторство было сослано 110 000 поляков, причем около 30 000 — без соответствующей договоренности19. В этом же месяце Геббельс сделал в своем дневнике следующую запись: «Гиммлер занимается перетасовкой населения. Не всегда успешно»20.
Вскоре после того, как Геббельс записал это, Ганс Франк — генерал-губернатор оккупированной Польши — решил, что массовые депортации нужно прекратить. Он вовсе не сочувствовал тем, кого насильно перевозили из одной части страны в другую: просто считал, что процесс надо упорядочить и формализовать. Один из подчиненных Франка недаром жаловался: «Как можно что-то организовать, если не знаешь заранее, что поезд придет в X или Y, и в какое место? Нечего организовывать… Меня не поставили в известность, куда прибывают эшелоны. Региональные руководители тоже этого не знали»21. 12 февраля Франк встретился с Герингом и Гиммлером и попросил, чтобы ему предоставляли все графики депортации. Не без труда, но генерал-губернатору удалось получить заверение, что в дальнейшем «перемещение» будет осуществляться с его предварительного согласия.
Что касается этнических переселенцев, многим фольксдойче жизнь на новом месте показалась не такой хорошей, как представлялось в мечтах. Им обещали, что они вернутся домой, в рейх, но кое-кого ждал сюрприз, причем малоприятный: дом оказался не совсем домом. Ирма Эйги, 17-летняя этническая немка из Эстонии, вспоминает, как расстроились ее родные, узнав, что новую жизнь им придется начинать не в Германии, а в Польше. «Мы совершенно этого не хотели, — говорит Ирма. — Когда нам сказали, что мы едем в Вартегау, это стало просто шоком, вы уж мне поверьте»22.
Разочарованы были не только приезжающие фольксдойче. Некоторые немцы, жившие на территории Польши, которую у Германии отобрали в конце Первой мировой войны, тоже оказались недовольны новыми соседями. «Переселенцы с Волыни, восточной территории на границе с Польшей, говорили на плохом немецком, с жутким акцентом, — вспоминает Карл Бликер-Кольсат. — Их никто не мог понять. Мы принимали этих людей за поляков. Особенно хорошо мне запомнилась одна семья с мальчиком, ему было, наверное, лет девять-десять. Этот парнишка (его родители, разумеется, были немцами в кавычках) носил картуз польского бойскаута. Так вот он нарисовал на нем химическим карандашом свастику, на этом квадратном картузе… Мы были неприятно поражены внешним видом этих переселенцев — плохо одетых, приезжавших с уродливыми тюками. Потом нам, как беженцам, тоже пришлось таскаться с такими тюками, но тогда мы не могли об этом знать. И мы говорили себе, господи, какой смысл был в том, чтобы выгонять давно жившие здесь польские семьи, крестьянские семьи, и привозить вместо них этих переселенцев-полуполяков? Они производили впечатление каких-то недоразвитых… Кроме того, одевались они точно так же, как польские крестьяне. На них были высокие меховые шапки, длинные меховые накидки из лохматой овечьей шерсти, сапоги… И цигарки они скручивали так же, как поляки. Друг с другом эти люди разговаривали на польском языке. Мы говорили: “Одни туда, другие сюда. В чем разница?” Для нас они не были настоящими немцами. Мы считали их немцами какого-то третьего сорта, если угодно»23.
Несмотря на обещания, данное Герингом и Гиммлером Франку, и его последующие возмущения на то, что в Берлине не держат слово, упорядочить депортацию в генерал-губернаторство полностью не удалось. Тем не менее с мая 1940 по январь 1941 года из Вартегау туда перевезли около 90 000 поляков и 2500 евреев, чтобы освободить жизненное пространство для прибывающих этнических немцев24. В мае 1940-го Гиммлер сформулировал свою точку зрения в служебной записке, отметив среди прочего, что население генерал-губернаторства было и останется враждебным режиму, а значит, относиться к нему нужно соответствующе25.
Административная неразбериха способствовала тому, что нацисты стали уделять повышенное внимание краткосрочному решению «еврейской проблемы» — созданию гетто. Им уже было ясно, что сразу переместить всех польских евреев в генерал-губернаторство невозможно, поэтому, с учетом того, что одним из главных принципов национал-социалистической идеологии оставался миф об опасности евреев как источника разного рода болезней, к тому же духовно развращенных своими былыми успехами, богатством и т. д., неудивительно, что широкое распространение получила идея сконцентрировать их на специально отведенных территориях в польских городах. При этом на второй план отступила даже обеспокоенность тем, как обеспечить в гетто «безопасность», которую высказал Гейдрих на ноябрьском совещании 1938 года, посвященном обсуждению итогов Хрустальной ночи26.
Первое большое гетто было создано на территории Вартегау — в Лодзи, переименованной немецкой администрацией в Лицманштадт, входившей в административный округ Калиш. Задача оказалась сложной, поскольку евреи составляли треть населения города, насчитывавшего 700 000 человек. В секретном циркуляре от 10 декабря 1939 года губернатор округа Фридрих Убельхор писал: «Разумеется, создание гетто — лишь временная мера. Конечная цель — выжечь дотла это зачумленное место»27. Первый приказ евреям переселиться на специально отведенную территорию появился в начале февраля 1940 года, а гетто как таковое начало функционировать 1 мая. Со следующего дня любого еврея, оказавшегося с другой стороны колючей проволоки, которой было обнесено гетто, ждала смертная казнь.
Конечно, евреи Лодзи страдали от нацистов и до создания гетто. В городе с первых дней оккупации действовала айнзатцгруппа II, которой помогали и этнические немцы. Евреев, пойманных на улицах, унижали и избивали. Кроме того, их часто отправляли на подневольные работы. В дневниковой записи от 12 сентября 1939 года польский еврей Давид Сираковяк с горечью писал о том, как местные немцы избивают и грабят его соотечественников, издеваются над ними. «Евреев заставляли прекращать работу, раздеваться и вставать лицом к стенке. Им говорили, что сейчас их расстреляют. Потом раздавались выстрелы — поверх голов. Это могло повторяться несколько раз»28.
Уже в сентябре нацисты запретили евреям работать в текстильной промышленности — главном источнике занятости еврейского населения Лодзи. Все предприятия перешли в руки немцев. Скоро последовали новые запреты: евреям нельзя было ездить в автобусах, иметь автомобили и радиоприемники, посещать синагоги. 12 ноября последовало распоряжение носить на одежде специальный знак — желтую шестиконечную звезду.
