Выжили и некоторые члены рабочих команд крематориев Биркенау. Морис Кесельман, один из них, вспоминает, что, пока тысячи узников топтались на месте, дожидаясь своей очереди присоединиться к колоннам, покидающим лагерь, капо его блока, французский еврей, сказал, что лагерь ликвидируется и сейчас за их бараком не видно ни одного эсэсовца. «Мы выскользнули, — говорит Кесельман, — смешались с другими заключенными и пошли из лагеря».
18-летний Морис всеми силами стремился выжить. В Биркенау при селекции он старался встать рядом с теми, кто выглядел слабыми. «Если не он — значит, я, — говорит Кесельман. — Чувствовал ли я себя виноватым? Чувствовал, но что тут можно было сделать?.. В тот момент я думал лишь о себе. В моем положении не до помощи другим»25. Морис оказался в рабочей команде крематория. То, что им приходилось делать, было ужасно, но это шанс выжить… Он ведь молод… Кесельман вспоминает, что самоубийства в лагере, бросаясь на колючую проволоку под током, совершали преимущественно пожилые люди, чаще всего хорошо образованные. Морис считает, что молодым и не таким уж умным было легче приспособиться к ситуации, в которой все они оказались. Будучи членом рабочей команды крематория, он имел доступ к одежде убитых евреев, поэтому в январе 1945 года, когда отправился маршем из лагеря, был тепло одет. «На мне была русская меховая шапка, хорошее пальто и очень удобные зимние ботинки. А еще, уж не знаю, что меня на это подтолкнуло, я набил карманы кусками сахара. Почему я так сделал, не знаю. Все брали с собой другие продукты. Сахар и снег, соединенные вместе, — благодаря им я выжил»26.
Впоследствии передислокацию заключенных из Освенцима и других нацистских концлагерей зимой и ранней весной 1945 года назвали маршами смерти. Дарио Габаи, другой член рабочей команды крематория, которому удалось влиться в колонну, вспоминает, что эсэсовцы пристреливали всех, кто не мог идти27. Сильвия Весела, словацкая еврейка, проведшая в Освенциме больше двух лет, подтверждает — тех, кто не мог идти дальше, тут же убивали. «Мы шли все вместе, мужчины и женщины. На дороге за нами лежали трупы…»28
Охранники убивали не только тех узников, которые больше не могли идти, но и тех, кто останавливался помочиться либо завязать шнурки. В первый же вечер оказалось, что амбаров или других укрытий хватает далеко не для всех, и многим пришлось провести ночь под открытым небом29. После нескольких дней пути, как вспоминает чешский еврей Иби Манн, ему уже казалось, что настал конец света. «Это было очень тяжело. Людей в колоннах оставалось все меньше и меньше… Мы даже есть уже не хотели, но нас мучила жажда. Она была невыносимой… То тут, то там кто-то падал. Человек падал, и тут же раздавался выстрел»30.
Большинство колонн шло в двух направлениях: либо к Гливице в 50 километрах к северо-востоку от лагеря, либо на Водзислав, примерно на таком же расстоянии к западу. Там узников погрузили на открытые железнодорожные платформы. Морис Венеци, греческий еврей, вспоминает ужасный холод, всех их заваливало снегом… Словом, до лагерей, расположенных подальше от линии фронта, многие не доехали31.
Через несколько дней после начала марша смерти из Освенцима в концентрационном лагере Штуттгоф в Восточной Пруссии тысячи узников тоже выгнали за ворота. В путь отправились примерно 11 000 заключенных из Штуттгофа и близлежащих лагерей, преимущественно евреи. Одни шли в сторону Кенигсберга в Восточной Пруссии, другие — на запад32. На дороге осталось лежать около 2000 тел. «По обочинам, — вспоминает Шошана Рабинович, одна из тех, кто прошел этим маршем по леденящему холоду, — мы видели трупы узников из колонн, которые шли перед нами. Можно было понять, что одни просто рухнули, умерев от голода, других пристрелили — снег рядом с ними был пропитан кровью»33. 31 января эсэсовцы расстреляли несколько тысяч заключенных на берегу Балтийского моря близ Пальмникена. Около этого городка было большое месторождение янтаря, и сначала охранники хотели загнать заключенных в выработавшие свой ресурс штольни, чтобы взорвать их, но эта попытка провалилась34. В той бойне выжило около 200 человек.
Комендант Штуттгофа еще шесть месяцев назад получил распоряжение из экономического и административного управления СС, чтобы к концу 1944 года в лагере не осталось ни одного еврея. Выполняя его, в начале осени в Штуттгофе сначала переоборудовали под газовую камеру помещение для дезинфекции, а вскоре приспособили под душегубку один из вагонов стоящего на путях около крематория состава — пусть обреченные на смерть узники думают, что их куда-то повезут35. Но производительность этой «импровизации» оказалась ограниченной, и к концу года в лагере все еще оставалось много евреев — несколько тысяч.
Происходящее в Штуттгофе подтверждает, что, несмотря на указание, данное Гиммлером Эйхману — стать покровителем евреев, решение уничтожить всех их на территории рейха оставалось в силе даже в то время, когда Красная армия вплотную подошла к границам Германии. На местах, конечно, уже начинался хаос, но идеологический императив истребления евреев не изменился. Гиммлер понимал, что по тактическим соображениям имеет смысл поторговаться с союзниками за жизнь определенного числа еврейских заложников, но главная цель оставалась прежней.
Число погибших в маршах смерти ужасает. По некоторым оценкам, почти наверняка минимальным, из 113 000 узников концентрационных лагерей, которые брели по зимним дорогам в январе — феврале 1945 года, погибло более трети36. В Польше местные жители иногда пытались оказать помощь несчастным, проходившим мимо37, но в Германии, где тоже подчас проявлялось сочувствие, общее отношение было менее великодушным. А что касается сочувствия, оно отражено в замечании одного немца, наблюдавшего марш смерти: «Какие же преступления эти люди должны были совершить, чтобы с ними так жестоко обращались…»38
Выжившие во время марша смерти заключенные наконец добирались до места назначения, но впереди их ждали новые страдания. В большинстве случаев они попадали в лагеря на территории рейха, в частности в Бухенвальд или одно из его подразделений — Дора-Миттельбау и Маутхаузен. Около 20 000 бывших узников Освенцима оказалось в Берген-Бельзене, что северо-западнее Ганновера. С 1943 года здесь содержались так называемые заключенные для обмена, но с приходом маршей смерти ситуация в лагере кардинально изменилась, не в последнюю очередь потому, что теперь он был переуплотнен. Если в конце 1944-го тут находились 15 000 узников, то в апреле 1945 года их насчитывалось 60 000. «Берген-Бельзен нельзя описать человеческим языком, — говорит Алиса Лок Кахана, попавшая сюда из Освенцима. — День и ночь слышались стоны: “Мама, воды… Мама, воды!..” День и ночь звучали молитвы». Капо, надзиравшая за группой, в которой находилась Алиса, приходила от всего этого в бешенство и хлестала всех плеткой, чтобы люди умирали молча. Ночью, проходя по бараку, капо пинала узниц и била ногами. Однажды она наступила Алисе на голову. «Я поняла: если пошевелюсь, капо забьет меня до смерти…»39
Одна полька, католичка, заключенная Берген-Бельзена, вспоминает о прибытии венгерских евреев так. «В декабре 1944 года, в январе и феврале 1945-го тысячи женщин выстаивали по нескольку часов на морозе, — говорила она, давая сразу после войны свидетельские показания под присягой. — Состояние несчастных венгерских евреек, особенно пожилых, было ужасным… Многие умирали от холода и голода. Служащие специального подразделения украинских заключенных выносили трупы из бараков и на тележках везли в крематорий. Каждую ночь женщины умирали в бараках, каждый день умирали на плацу во время перекличек. Их привозили в эшелонах, которые шли несколько дней, а иногда даже недель, страшно изможденных, размещали в бараках по тысяче, тысяче двести в каждом, на четверых было одно спальное место…»40 Еще одна узница вспоминает, что по дороге еврейкам не давали воды. Среди вновь прибывших свирепствовали кишечные и другие инфекции. «Дизентерия и брюшной тиф просто косили людей…»41
