– Я и есть вода. Первая и последняя.
Поднял плошку и в несколько глотков осушил ее.
– Твое первое одеяние, – тут же произнесла девушка – одновременно с тем, как Азгалика указала на деревянную раму с костюмами.
– Было моим последним одеянием. – Казалось, что Пилнгара трясет.
На дрожащих ногах он приблизился к раме. Поочередно поднес ладони к каждому из костюмов. Стоял перед ними чуть дольше, чем у стола. Наконец выдавил:
– Я и есть ткань. Первая и последняя.
Снял костюм с креплений. Неверными руками стал натягивать его на себя, путаясь в подкладке, полах, завязках, во множестве нитей и веревочек.
Азгалика едва приметно улыбнулась, а девушка уже произнесла:
– Твоя первая обувь.
Старик не успевал. Явно вспотел. Его била дрожь.
Костюм никак не поддавался. Кое-как нацепил его, перекрутил пояс и заторопился к расставленным на полу четырем парам одинаковых ботинок на высокой деревянной подошве.
Выбор повторился. Дальше перешел на кинжалы, головной убор, перстень. И с каждым разом Пилнгар действовал все менее уверенно. Успевал только выговаривать:
– Я и есть движение. Первое и последнее.
– Я и есть кровь. Первая и последняя.
– Я и есть мысль. Первая и последняя.
– Я и есть знание. Первое и последнее.
Голос изменял старику, срывался. Последнюю фразу Пилнгар произнес лишь с третьей попытки. Его знобило. Осунувшееся восковое лицо покрывала пленка пота, на которой тихими бликами играл свет.
Неожиданный гул заставил меня вздрогнуть. Я не сразу понял, что именно происходит. А это десятки личин, собравшихся снаружи, остановились и единым звуком затянули глубинный горловой звук – будто его издавали не женщины, а басовые трубы-архнаиды, возвещавшие упокоение в священной земле.
Пилнгар, едва стоявший на высоких подошвах, нелепый в своем одеянии, выпрямился. Поднял левую руку. Распрямил ладонь. Пошатнулся, но удержал равновесие. Поднес клинок к ладони.
– Каждому пусть воздастся, – прохрипел он неожиданно севшим голосом и рассек кожу.
Но крови не было.
Ни одной капли.
Пилнгара передернуло так, что тканая, перехваченная ремешками шляпа сползла ему на лицо, а затем, ударившись о руки, упала в ноги, на каменный пол.
Старик вновь полоснул себя кинжалом – на сей раз вложив всю силу. Я отчетливо видел, как сталь глубоко вошла в его ладонь.
Но крови не было.
Старик сжал кулак.
Ни единой капли.
– Ты обрел то, что искал, – спокойно произнесла девушка с повязкой на глазах. И развернулась к лестнице.
Азгалика беззвучно усмехнулась. Убрала мех под дханту. Сделала шаг от стола и вдруг повернула голову ко мне и Миалинте. Вначале посмотрела на Мию. Затем на меня. Холодная пропасть черных зрачков. Бездонные колодцы чего-то чужого, лишенного жизни. Не выдержав взгляда, я закрыл глаза. И почувствовал, как Миалинта стиснула мою ладонь – отчаянно, до боли.
Мы так и стояли, а старуха и девушка, сопровождавшая ее, поднимались по лестнице.
Испытание окончилось.
Когда я открыл глаза, Пилнгар стоял на коленях. Покачивался. Что-то бормотал. Вытянул руки. Опустил их на пол и, скользя по шершавому камню, простерся. Замер.
Из пролома выглянул Теор:
– Они уходят.
Эрза отослала Феонила наверх занять караул.
Громбакх о чем-то тихо переговаривался с Тенуином.
– Что теперь? – спросил я Миалинту.
Она по-прежнему сжимала мою руку.
– Не знаю.
Прошло не меньше получаса, прежде чем мы рискнули подойти к Пилнгару. Не хотели прерывать его молитв.
– Он молчит, – с сомнением проговорил охотник. – Эй, ты там живой? – нехотя ткнул его пальцем в плечо. – Ну как, выход открыт?
Старик не ответил.
– Он… – с замиранием прошептала Эрза.
– Эй! – громче позвал охотник и еще сильнее ткнул старика. Затем дернул за плечо. Потянул было за руку, но, вскрикнув, отскочил.
Рука Пилнгара легла как-то неестественно, будто изогнувшись дугой.
– Вот мерзость…
Громбакх выставил топор. Подсунул его под старика.
– Ты чего?! – Эрза хотела его остановить.
Одним рывком охотник перевернул старика, и теперь уж мы все отшатнулись.
Лицо Пилнгара покрывали глубокие черные язвы. Под струпьями щек виднелись желтые зубы и черный разбухший язык. Шея раздулась. Глаза затекли бурой слизью.
Старик был мертв.
Глава 8
Азгалика
Уничтожив благие племена Зиалантира, переселенцы показали не храбрость, а страх. Убивает тот, кто боится: чувствует ущербность и тщетно силится восполнить себя силой. Треоглунцы надменно возвысились на ими же возведенном троне, но и сегодня достойны лишь жалости. А трон их в пустыне, а в изножье – прах. И некем повелевать, и одиночество их осталось неизменным.
С жадностью присвоив дары чужого сада, они объявили себя единственными и возвышенными. Подняли стены, прячась от мира, обезопасили свои дома, но и сейчас трясутся в страхе перед неизбежным. В своем достатке и чревоугодии давно отравили себя непреходящим страхом потерять то, что им никогда не принадлежало.
Боятся богатого урожая. Боятся скудного урожая.
Боятся правды. Боятся лжи.
Боятся, когда лигуры дарят им все больше. Боятся, когда лигуры дарят им все меньше.
Смотрят с восторгом на великий путь Предшественников и до дрожи страшатся его повторить.
«Поучение поколению нынешнему и грядущему».
Квиантин
– Чтоб ты там сдохла в своем болоте!
Простонав в отчаянии, Эрза натянула тетиву. Серое щетинистое оперение кольнуло щеку.
– Не надо, – прошептал Феонил.
Эрза, не шевеля губами, повторила:
– Сдохни.
Брякнула тетива. Стрела влетела в темноту ночи.
Шансов задеть кого-то у Эрзы было немного. В аллеях, уводящих к Озерному кварталу, догорали последние отсветы факелов. Все три огненные змеи успели просочиться за стены каменных туй.
– Тварь… – с надрывом, цедя слова через сжатые зубы, произнесла Эрза.
– Послушай… – Феонил протянул к ней руки, надеясь хоть отчасти успокоить.
