– Стукнуть бы тебя, да руку жалко, – проворчал охотник. – Как залечу, обязательно стукну. Только ты напомни.
– Хорошо. – Феонил, довольный тем, что именно он придумал идти спиной, рассмеялся.
Ждал, что его похвалят. Или просто поблагодарят. Но о нем все быстро забыли. Смотрели на Тенуина. Ловушка вывернутого холма стала последней каплей. Мы должны были рискнуть. Оставшись без еды, турцанской мази и льольтного масла, обрекали себя на смерть от паразитов. Укрывшись в очередной яме на ночь, рисковали проснуться со свежей леприной внутри и со временем присоединиться к сумеречным полкам мокрецов. Или погибнуть в болотах. Или отправиться на корм маргулам. Или оказаться в оцеплении эорлитов. Или сгинуть в очередной ловушке. Так много различимых дорог к смерти. И ни одной явной – к жизни.
Пришлось последовать совету Тенуина. Отчаянному, как нам казалось, губительному совету.
Тенуин и Феонил проводили нас назад, к дороге. Лаэрнский тупик. «Пять верст». «Приветит всех, кто ищет отдыха и счастья». Нас ждал путь в озерный выродившийся город Лаэрнор, в город, из которого никто не возвращался вот уж двенадцать лет.
Мы устали бояться. Думали лишь о возможности найти там хранилище и пополнить запасы. Затем предпринять еще одну попытку выбраться из леса. Потом еще одну. Никто не хотел сдаваться.
Когда до города оставалось меньше двух верст, дорогу обступили невысокие замшелые, частично поросшие карликовой юктой утесы. Это были останцы каахнерской стены. Мы вступили на территорию даурхатта.
Нордис бывал в Лаэрноре в годы, когда тот процветал, когда Пластина молодости еще привлекала женщин, а порой и мужчин со всех Земель. Гирвиндионец дважды попадал в караул, назначенный сопровождать в лес важных гостей из Лощин Эридиуса. По его словам, город был поделен на шесть кварталов разных размеров. В центре располагался Озерный квартал с множеством гостевых домиков, построенных вокруг Гусиного озера – того самого, в котором хранился выродившийся лигур. Остальные кварталы шли кругом. Четыре из них были лечебными: Лекарский, Тихий, Песенный, Купальный. Еще один – Торговый, куда прежде свозили всевозможные поделки, украшения, необычные дорогие закуски, вроде запеченных сарданок или мальтинской икры. Наконец, последний квартал, самый большой, располагался как раз на южном въезде в Лаэрнор – Гостевой квартал, в котором стояли отдельные домики для гостевой прислуги, таверны, подворья и все прочее, что могло заинтересовать менее обеспеченных гостей – из тех, кто оказался тут не для погружений в Гусиное озеро, а по службе. Каждый квартал был отделен от соседних густым перелеском каменных туй, своими стройными рядами вполне заменявших любые стены. Подобная структура была типичной для большинства здравных городков Восточных Земель.
Не знаю, что именно каждый из нас ожидал встретить в Лаэрноре. Возможно, кому-то виделись опустевшие и заросшие сорняками дома. Громбакх наверняка представлял, как по улицам носятся обезумевшие черноиты – с дикими воплями бросаются на все живое, зубами выгрызают куски плоти. Феонил, быть может, воображал, что город вовсе ушел под землю, оставив на поверхности зловонную жижу – подобную той, которая покрыла поля Вепрогона во время Черного мора. Эрзе вполне могли привидеться новые полчища мокрецов. Теору – озеро, полное гадов и паразитов, привлеченных Пластиной молодости. В любом случае, что бы мы себе ни представляли, в действительности нашли совсем иное. Увидеть Лаэрнор таким никто не ожидал. И это настораживало больше всего.
Границы города обозначала невысокая плетеная изгородь, сейчас обветшавшая и затянутая цепкими порослями лианоподобных сальмаринов. Перед изгородью тянулся ров, в прежние годы заливаемый хлорисом, подобному тому как это делали в Целинделе. Ров зарос кустами и разнотравьем, но перекинутый через него деревянный мост, пусть скрипел и пошатывался, оставался на месте, почти не тронутый временем. Мы неспешно пересекли его. Миновали несколько крупных вывесок из разукрашенных березовых плашек. Краска облупилась, а сами плашки подернулись черным грибком, однако надпись «Лаэрнор» и карта города до сих пор впечатляли тщательностью резьбы.
Въездная дорога привела на Парадную площадь, выложенную зеленым кирпичом. Покосившиеся сторожки, остовы прогнивших карет, многоярусные пустующие стойла, затянутые сорняками клумбы и земляные сикоры. Лесной сор под ногами из хвои, листьев, кусочков коры. И больше ничего. Тишина погруженного в сон селения. Брошенного, оставленного на пожирание чащобе, которая рано или поздно перекинется через ров и отберет свои прежние владения.
От Парадной площади дугами уходили мощеные дорожки. Каждая из них бороздила Гостевой квартал, вдалеке упиралась в ряды каменных туй, рассекала их, превращаясь в некогда цветущие аллеи, и устремлялась в соседние кварталы. От дорожек отходили извитые тропки, они вели к строениям: тавернам, подворьям, домам слуг, складам, ле́дникам, хозяйникам.
И все строения, пусть разных размеров, были выполнены в одинаковом стиле – будто огромные перевернутые горшки. Дома отчасти напоминали углевые тигли, в которых пекли рияжные лепешки. Гладкие, выбеленные стены, полого опускающиеся от более узкой вершины к широкому основанию. Стены были испещрены крохотными, наглухо задраенными оконцами. Никаких дверей. Вход располагался сверху. К нему вела широкая деревянная и тоже выбеленная лестница-пристройка. Она единым маршем взбиралась на верхушку, а точнее, днище перевернутого горшка, там приводила к отверстию, которое и служило входом. Над отверстием, укрепленным пятью стройными колоннами, высился колпак навесной крыши, построенный таким образом, чтобы дом не заливало дождем даже в ветреную погоду.
Оценив ряды прорубленных окошек и высоту зданий, я предположил, что некоторые из них вмещали не меньше трех этажей. Впрочем, большинство были явно одноэтажными.
Между домов, судя по сохранившимся изгородям, раньше цвели палисадники. Кое-где виднелись небольшие пруды с обложенными галькой берегами. Прежде там могли плавать белокрылые аиты, теперь же воду затянуло густой ряской. Возле прудов стояли хвойные сегордиллы – привезенные из Западных Земель деревья, в которых от единого корня поднимались сразу три или четыре ствола. Их оплетали гибкие, покрытые мелкой листвой ветки – так получался единый витой ствол, внутри которого просвечивало пустое пространство, будто каверна в треснувшей глыбе. Приглядевшись, я разглядел, что в таких кавернах местные жители умудрялись разместить сетчатые фонарики. Должно быть, их зажигали в темное время, и сегордиллы становились городскими ночниками.
Мы неспешно шли по мощеным улочкам Гостевого квартала. Удивлялись безмятежности этого места, но понимали, что расслабляться нельзя ни на мгновение. Еще на входе в город договорились, что ни при каких обстоятельствах не будем заглядывать в Озерный квартал – туда, где могли до сих пор прятаться черноиты, навеки прикованные к своему лигуру.
– Там! – Гром сорвал со спины топор.
Мы замерли. Несколько ударов сердца стояла тишина. Мягкая поступь. Шелест цаниоб. Мы заняли круговую оборону. Последние дни в Лаэрнорском лесу научили делать это быстро, без слов. Каждый держал свое оружие, готовый дать отпор любому, кто захочет познакомиться с нами поближе, будь то человек или зверь.
