– Там наши люди, – рассеянно прошептала Эрза и тут же крикнула – со злостью, отчаянием в голосе: – Стой!
Густ замер с поднятым зубачом.
– Они… – запричитал охотник. – Они могут быть живые…
– Нет.
– Но если…
– Нет!
– Смотри. – Громбакх указал в сторону.
Шагах в двадцати от нас лежало несколько опрокинутых и растерзанных мокрецов. Кто-то разорвал их на большие куски. Должно быть, хищник, надеявшийся на легкую добычу, обрадовался, бросился с когтями наперевес, но отступил – разрозненные куски мяса почернели и проросли корнями. Собственно, все эти люди были одним большим корнем, от которого в землю уходили сотни крохотных отростков. Из запрокинутых голов только начали прорастать стволы будущих деревьев.
– Пора драпать, – позвал Гром.
– Будем обходить? – с сомнением спросила Эрза.
– А ты хочешь присоединиться к празднику?
– Я хочу скорее выйти из леса. Мы и так петляем.
– Обходим. – Тенуин направил лошадь влево, вдоль кустов, за границами которого таился Тихий дол.
– Но если… – не успокаивалась Эрза.
– Ты хоть раз видела проросшую паразитницу? – резко спросил охотник.
– Нет.
Вот. А это, знаешь, мелкий кустик. Такой, что помочишься, так он захлебнется. Мерзкий, пакостный кустик, выросший на мертвечине. Точнее, на еще живом теле. А если она тут растет целыми деревьями, я ее в горячем бреду не видал! Понятно? Я проще в помойный таз окунусь и там пробулькаю «Хмельную версту», чем…
– Я поняла.
– Вот и ладно.
Минутаны подо мной и Миалинтой по-прежнему волновались. Хрипом, сапом высказывали недовольство. А проходя мимо разодранных мокрецов, вновь взбрыкнули. Руки устали натягивать поводья…
– Надо было к ним присмотреться. – Громбакх, кряхтя, встал с земли. Раненую руку придержал здоровой. Безучастно посмотрел на затихавшее копошение в темном кровяном пятне. – Я про тех разодранных мокрецов. Если б не воротили нос, сразу поняли бы, что нас ждет.
– И что? – Я пожал плечами.
– А то. Были бы готовы.
– К такому не подготовишься. А идти все равно было некуда. Впереди – заросли мокрецов. Сзади – Бортлин-Гир.
– Да уж, весело… Стой.
– Что?
– Она.
Я онемел. Понял, что Громбакх смотрит мне за спину. Значит, не ушла. Значит, осталась сторожить. Последняя. Самая трусливая и самая верная. Я даже не услышал ее шагов. Не почувствовал ее запах. Значит, подошла с наветренной стороны. Не хотела, чтобы мы узнали о ее приближении.
Неспешно опустил руку на рукоятку меча.
– Не дергайся. – Гром тоже не шевелился.
Она была одна, но ее присутствие пугало не меньше, чем близость всей стаи, на которую мы натолкнулись час назад, когда наконец вырвались за пределы поля с мокрецами. Тихий дол остался позади, и перед нами стелился самый обычный лес с каменистыми прогалинами, сосновыми урочищами и лиственницами. Наш отряд тогда оживился. Все надеялись, что мы выбрались в Окружной лес и вот-вот окажемся на восточном отрезке Старой дороги. Ехали бодро. А потом остановились. Путь преградила она. Та, что сейчас стояла за моей спиной. Наперерез жертве всегда выходит самая молодая и слабая.
– Марухша, – процедил тогда Громбакх.
Эрза подняла лук.
– Нет! – Охотник дернулся в седле. – Пустишь стрелу, и мы тут все сдохнем.
– Она одна.
– Она марухша. И одна не ходит. Это племенная самка, а не одиночка.
Эрза медленно опустила лук. Все застыли. Кони и минутаны забеспокоились. Если б не шоры, мы бы едва смогли сдержать их волнение. Пахнуло влажной шерстью и гнилью. Запах шел сзади. Мы были окружены. Попали в западню.
Марухша стояла на плоском валуне. Не шевелилась. Изучала. Ждала.
Самка маргул. Тех самых маргул, на которых, судя по множеству виденных мною гобеленов, так любил охотиться Боагрин, нынешний ойгур Земель Эрхегорда. Только его сопровождал отряд закованных в латы гвардейцев и загонщиков с десятком охотничьих мавганов, не хуже гвардейцев, закованных в доспехи.
– Где марухша, там бихчахт, – прошептал Гром.
– Почему ты называешь их голосом нарнаита? – спросил Нордис.
– Потому что один из них был моим другом.
– Нарнаиты охотятся, я видел. А самец рядом, ты прав. Это его вонь.
– Да. И будем надеяться, что мы встретили первичную
[26].
Наш отряд невольно сбился в кольцо.
Маргула вполне соответствовала изображению на гобеленах. Огромный, немногим меньше лошади, зверь. С высокой выгнутой спиной, из которой острым гребнем поднимался хребет. С громоздкой мордой, грязно-зеленой шерстью. Узкие щели темных глаз, под ними – дыхательные отверстия, едва прикрытые щетиной ресниц. При каждом вдохе и выдохе ресницы раскрывались, из-за чего казалось, что марухша принюхивается. Закрытая пасть шла на всю ширину морды, почти достигала ушных отверстий, едва обозначенных похожими на крепкие узелки холмиками шерсти.
Шесть лап. Передняя пара – мощная, как медвежья, только длиннее. Каждая лапа оканчивалась тремя массивными когтями, по размерам готовыми поспорить с гвардейским полевым палашом. Все когти были загнуты внутрь, торчали в направлении брюха – марухша опиралась не на ладони, если можно так назвать внутреннюю часть ее лап, а на запястья, снабженные подвижными утолщениями.
Две задние лапы отличались от передних. Тонкие, жилистые, почти лишенные шерсти и выгнутые в коленном суставе назад, как у лошади. Бедро и голень – короткие, а сами лапы полностью лежали на камне, отчего круп зверя был значительно ниже головы. И в этой посадке таилось столько силы, напружиненности, что не оставалось сомнений – маргула готова прыгнуть без подготовки, в любой момент.
Еще одна пара лап располагалась ближе к задней паре; длинные, заостренные отростки, сложенные и полностью прижатые к туловищу, с расставленными перепончатыми когтями. Я мог бы поспорить, что далекие предки маргул умели летать. Возможно, тогда сам зверь смотрелся чуть более гармонично, а сейчас эти уродливые остатки крыльев лишь увеличивали несуразность его сложения.
Сзади раздался глубокий рык. Все в нашем отряде резко обернулись. Все, кроме охотника. Громбакх, словно обезумев, спешился, преспокойно прошел вперед и тихо прошипел:
– Тен?
– Один рог.
– Вот и славно.
На валуне за нами возвышался бихчахт. Самец маргул. Крупнее самки, с еще более массивными загнутыми когтями на передних лапах и тяжелым слоящимся рогом на лбу. Вместо шерсти его тело покрывали разрозненные роговые пластины; кожа под ними была необычайно подвижной – пластины все время ходили из стороны в сторону, при любом движении маргулы стягивались защитными островками.
