Мы приближались к окраине Совьего дола. Чаща изменилась. Почти не осталось мерцающих лиственниц. Больше елей, одиночных хвойниц и белоствольных кедров.
Все оживились. Надеялись, что с минуты на минуту вырвутся в Окружной лес. Даже не обратили внимания на слова Тенуина – следопыт предупредил, что мы не могли так быстро проехать Совий дол и должны быть настороже.
– Смотри! – Миалинта указала между двух заросших растениями кедров.
– Что там? – заинтересовалась Эрза.
– Тропинка.
– Тропинка?
– Ну да, сама смотри.
Приблизившись, я увидел что-то похожее на торное направление.
– Охотничья?
– Вряд ли. – Миалинта качнула головой. – Скорее звериная.
– Эй! – Я окрикнул Тенуина. – Может, нам туда? По тропинке проще будет.
– И быстрее, – согласилась Эрза.
Следопыт вернулся к нам. Весь отряд остановился.
– Едем дальше, – коротко сказал Тен и заторопился в прежнем направлении.
– Но почему? – удивилась Миа. – Давай хоть посмотрим, куда она ведет.
– В этом лесу не бывает тропинок.
– А это?
– Если встретишь здесь тропинку, – за следопыта ответил охотник, – собери свою пежню в кулак и драпай быстрым ходом. Чем дальше, тем лучше.
Миалинта и Эрза переглянулись. Спорить не стали. Отправились вслед за Тенуином. Только Феонил задержался. Покрутил коня возле кедров и поспешил за нами.
С веток за нашим передвижением следили вилорогие ситы – тяжелые лохматые птицы, до того обрюзгшие и увешанные столь массивными рогами, что не верилось в их способность летать. Витые, заостренные тремя раздельными остриями рога поднимались от головы на добрую пядь, были плотно затянуты кожистым наслоением и усеяны крохотными тальниками – птичками размером с раскормленную муху. Всякий раз, когда сит замирал на очередной ветке, тальники поднимали писклявый галдеж, краткими перелетами устремлялись на поиски еды: в надежде полакомиться насекомыми, вкручивались под перья сита, суетились, толкались, иногда отлетали к самому дереву, чтобы поискать закуску в его коре. Сит напыженно сносил их заботу. Его массивный клюв тонул в выпирающих щеках. По клюву тоже порхали птички – выколупывали остатки пищи. Заодно вычищали ситу глаза и при первой возможности заглядывали под хвост – там ажиотаж не смолкал никогда. Опорожнялся сит прямо под себя, на ветку. Мог пробыть в неподвижности несколько часов. А потом, вяло расправив на удивление широкие и красивые крылья, вздергивался, щелкал клювом, наконец, грузно отталкивался короткими лапами от дерева и начинал падать. Первые мгновения его полет в самом деле был похож на падение. За ситом вытягивался шлейф обезумевших, отчаянно пищащих тальников. Затем сит ловил поток воздуха и выравнивал полет – выставлял рога острием вперед и время от времени вальяжно делал глубокий взмах крыльями. Тальники летели с ним. Большая часть успевала прицепиться к перьям. Другие отчаянно торопились вслед. Знали, что перелеты сит совершает непродолжительные и, быстро утомившись, садится не далее чем в полуверсте от предыдущего дерева.
Краснушек становилось все больше. Места по шли болотистые. Пахло перегноем, вареными яйцами и чем-то кислым. Копыта хлюпали по вязкой жиже. Пришлось замедлиться. Важно было избегать больших, заросших коричневой травой кочек. Это были торфяные проймы. Отдушины, через которые осенью из гниющих недр поднимались ядовитые газы. Проймы зарастали торфянкой, а лошадь, угодив в нее, могла сломать ногу. В самые большие, по словам Тенуина, целиком проваливался человек – в глубину они достигали десяти саженей. В шумник, когда торфяные поля оживали, такой участок удавалось одолеть лишь с наветренной стороны.
– Идем! – Тенуин повел нас в обход, больше заворачивая к югу.
– Не слышала, чтобы в Совьем доле были болота, – хмурилась Эрза.
– Это уже не Совий дол.
– Тогда что?
Следопыт не ответил. Только подстегнул коня.
Деревья теперь встречались искалеченные: скривленные, затянутые болячками и мхом. В воздухе парили болотные испарения. Гнуса здесь было как никогда много. Он роился вокруг головы, гудел. Бросался на цаниобу. Облепив защитную сетку капюшона, протискивал тонкие хоботки и пытался дотянуться до кожи. Я с дрожью замечал, как крупные самки краснокрылых болотников – Гром называл их блевотниками – цеплялись за капюшон тонкими лапками, раздувались, исходили синеватой жижей и отчаянно пытались отложить яйца через ячейки защитной сетки; в итоге те стекали по сетке вниз, падали на грудь или рукава цаниобы.
Вдвойне осторожно приходилось объезжать деревья, между которыми висела серебристая паутина никлуга – в общем-то мелкого, но чрезвычайно настырного паука, который мог притаиться где-нибудь под седлом или под притороченным к крупу заплечным мешком и ждать там долгими сутками возможности добраться до теплой кожи человека.
Лошадей и минутанов все плотнее затягивало черной коростой. Нужно было отряхнуть войлочные на дёвки и попону, вычистить гнус из-под шор, подновить растрескавшуюся мазь, заодно прочистить складки цаниобы, смочить льольтным маслом мешочки с травами, но для всего этого не было времени. Солнце уже клонилось за кромку леса.
Громбакх причитал из-за блевотников. Отмахивался, чем только возбуждал их внимание. Ворчал, что не может добраться до синюшки, – запах клюта отталкивал насекомых. То и дело вспоминал свои блуждания по болотам Местании. И радовался серокрылым падальщикам, провожавшим нас своими крохотными зелеными глазками.
– Если они тут сидят, значит, мы только на окраине, значит, тут есть жизнь. В глубину болот даже падальщики не летят. Вот только есть их нельзя. Мяса толком нет и воняет крысятиной.
Охотник и сейчас, лежа под деревом, с перевязанной рукой, обрадовался падальщикам – сразу две долговязые птицы с тонкими, будто ощипанными шеями, присели на ветку ближайшей ели.
– Думают, им что-нибудь достанется от Густа, – усмехнулся Гром. – Напрасно. Тут и без них справятся.
– Она еще рядом? Что-то не слышно.
Охотник затаился. Приподнял голову.
– Не знаю… Может, ушла. Но вряд ли. Эта будет куковать до последнего. Самая трусливая. И самая верная.
– Значит, ждем?
– Значит, ждем.
– Теперь молчим или говорим?
– Да пень его знает… Думаешь, с ними просто? Иногда лучше молчать, чтобы лишний раз не подманивать. Может, подумает, я сплю, и улизнет. Но иногда лучше трепаться, а то еще захочет горло вскрыть.
– Понятно…
– Это Густу теперь все понятно. А мы пока так, отдыхаем.
Я дернулся, смахнув сразу двух ульниц. Разжиревшие, перемазанные кровью, они явно насытились и теперь ползли в норки. Раздавил их подошвой. Неприятный скользкий звук. Падальщики безучастно повернули голову в мою сторону.
