Какое-то время ехали в молчании, потом Миалинта усмехнулась:
– И о чем ты не передумал?
– А ты о чем спрашивала? Если про Авендилл, то нет, я не откажусь. Обещал помочь…
– Я об Оридоре.
– Оридор… Там будет видно. Для начала разберемся с руинами. Найдем Илиуса.
– Или похороним его.
– Или похороним. Потом еще раз все обсудим.
– А тут есть что обсуждать?
– Есть.
– Я в любом случае отправлюсь в Оридор. Не хочу, чтобы наши дороги так быстро разошлись.
Я с удивлением посмотрел на Миалинту. Сквозь темную зелень радужек отчетливо проступили жемчужные переливы. Захотелось увидеть ее лицо целиком.
– Учишься читать меня по цвету глаз?
– Прости.
– Все в порядке. Я та, кем стала. Может, это к лучшему.
Следующие несколько минут опять ехали молча. И молчание было неловким, неудобным. Когда к нам приблизился Теор, я спросил Миалинту:
– Думаешь, виноват даурхатт?
– Ты о чем?
– Ну, Пластина молодости лечила, ничем плохим себя не проявляла. А потом изменилась. Может, оттого, что ее принесли в даурхатт? А так она бы не изменилась… Лежала бы себе в вотчинном бассейне Суалана.
– Не знаю. Но лигуры менялись… продолжают меняться и без даурхаттов.
– А как же Пластина Гунды?
– Я же говорю: там не было каахнерских стен. Это потом придумали.
– Этого никто не знает, – заметил Теор. – Бо́льшую часть стен разрушили до Темной эпохи. К Черному мору там могло не сохраниться даже отдельных камней.
– Слушай, изменившихся лигуров куда больше, чем всех даурхаттов, вместе взятых. Сколько бы их ни было. Интересно другое.
– Что?
– Зерно айвы. Западный кулак.
– Лигур из Целиндела? – уточнил я.
– Да. Тот самый, что лежит в Озере песен. Ведь каналы в Эйнардлине прорыли не для красоты. Хотели, чтобы влияние лигура распространилось на всю Рощу, а по возможности и на весь Целиндел.
– Так и получилось.
– Да. Получилось даже лучше, чем хотели. Сама вода стала отчасти целебной.
– Как в Лаэрноре?
– Не совсем. В каналах Целиндела вода выводит из тела всякую пакость. Всех паразитов. Плывешь себе, пьешь, барахтаешься – достаточно пары часов. Поначалу наместники запрещали простым людям опускаться в каналы. Может, боялись, что лигур странно себя проявит. Может, жадничали, не знаю. Но со временем запрет сняли. В само озеро разрешалось окунаться только тем, у кого были лицевые сигвы, или по особому дозволению, а каналы открылись для всех – заплати вольмарский серебряный, получи купальный браслет и плавай сколько хочешь. Точнее, год. Потом покупай новый браслет. В ратуше меняли цвет, чтобы не путаться. И жители взяли в привычку каждую неделю часок-другой плавать в каналах. Приезжали из Предместья, из ближайших сел и городов. Удобно. Покусали тебя тигриные комары или под кожей синеножки расплодились, ты – скорее в воду, и все сходит.
– Что-то не заметил, чтоб в каналах сидело много людей. – Я с сомнением посмотрел на Миалинту.
– То-то и оно. Когда Пластина молодости стала превращать людей в черноитов, в Целинделе испугались. Подумали, что их лигур тоже изменится. До того доходило, что тебя могли бросить в тюремный глот, если ты просто брызнул водой на прохожего.
– Логично.
– Да. Так было лет пять. Потом наместник объявил, что во́ды безопасны: купайтесь, ни о чем не думайте, только покупайте браслет. Теперь всего за два серебряных четвертака.
– И люди пошли?
– Нет. Боялись. Лучше уж привычными средствами выпаривать из себя паразитов, чем однажды стать черноитом. Тогда наместник разрешил окунаться бесплатно. И даже заставил свою жену раз в неделю, на виду у всех, в торжественном купальном костюме…
– В торжественном купальном костюме?!
– Ну да. Не хуже вечернего платья. Даже с витой шляпкой на голове. Так вот, заставил ее погружаться в Озеро песен. Чтобы все видели: воды безопасны.
– И все ради двух четвертаков с человека?
– Нет. Целиндел потерял гораздо больше. Было много слухов. Говорили, что Роща пьет зараженную воду, что зараза постепенно проникнет в людей, которые живут в отростках дерева Мортхи. Даже предлагали вырубить весь Эйнардлин и отстроить Целиндел заново. Так что наместнику было за что бороться.
– И жертвовать женой.
– Когда спуск в каналы стал бесплатным, в город потянулись бедняки. Им никто не мешал. У них всегда хватало паразитов. И не каждый мог обратиться к лекарю. Они готовы были рискнуть. Так продолжалось еще два года. Постепенно жители поверили, что зараза, погубившая Лаэрнор, не коснулась Зерна айвы. Тут и наместник помог. Стал говорить, что всему виной даурхатт, за стены которого нельзя было не то что лигур приносить, но и вообще заходить. В общем, история постепенно забылась. А прошлой весной спуск в каналы вновь стал платным. Теперь требуют платить сразу за два года – целый вольмарский золотой. Беднякам вход соответственно перекрыли. Не то чтобы сразу появились желающие, но браслеты постепенно распродаются. Горожане возвращаются к старой привычке купаться час-другой каждую неделю. А для наместника главное другое. Разговоры о заразе и предложения вырубить Эйнардлин закончились.
– У людей короткая память. Может, благодаря этому они и выживают даже в таких диких краях.
Миалинта пожала плечами.
Первые три часа на Старой дороге прошли без тревог. Напряжение ослабло. Громбакх уже не торопился отвечать глупостью на все, что слышал или видел. Правда, подначивать Густа не перестал, но вел себя значительно тише. Миалинта расспрашивала Теора о пропавшем Илиусе. Теор отвечал нехотя, скупо. Тогда Миалинта заговорила о кочевых артистах, об акробатах, о выступлениях, которые видела в Сортондиле и Ханчи-Орёме. Тут Теор оживился, пообещал даже как-нибудь продемонстрировать несколько любимых трюков.
Тенуин и Нордис были, как всегда, невозмутимы. Густ что-то бормотал в бороду и огрызался, услышав очередную насмешку от охотника. Феонил то и дело приближался к гирвиндионцу, сообщал ему деталь, которую приметил в лесу, что-нибудь спрашивал о животных, которые тут водились. Если не знал, что сказать или о чем спросить, просто ехал рядом с Нордисом – быть может, сам того не замечая, пытался повторить его тяжелую посадку в седле.
И только Эрза казалась обеспокоенной. Пробовала отвечать мне с прежней игривостью, но делала это фальшиво, почти неуклюже. Под защитной сеткой капюшона улыбка Эрзы вовсе казалась искаженной, грубой. Я не хотел отвлекать ее от мыслей, ехал молча, но даже в такие мгновения чувствовал это скрипящее, невыраженное напряжение.
Оставшись одна, Эрза отчего-то поглядывала на верхушки Равнского леса. Это было заметно по наклону ее головы. Будто что-то высматривала. Искала, но не находила.
