Меня никто не встретил. Я кашлянул, стараясь привлечь внимание слуг или хозяев дома. Не дождавшись ответа, подумывал уйти, но решил, что глупо так и не выяснить, кто и по какой причине вызвал меня в столь ранний час.
Из прихожей вглубь дома вела единственная дверь. Собственно, вместо двери на проходе висела тонкая занавесь. Раздвинув ее, я вошел в комнату побольше. Отсюда на второй этаж уводила витая деревянная лестница. Комната, уставленная зеркалами, сверкавшая хрустальными переливниками и по стенам вся затянутая травным плетением, тоже пустовала. Ни людей, ни голосов.
Я зашагал вперед, к еще одному проходу, завешенному плотной, утяжеленной большими красными кистями тканью. Пройдя мимо раскрытого окна, увидел, что по каналу плывет прогулочная лодка. Белоснежные зонтики сидевших в ней женщин отражали солнечный свет.
Раздвинул занавесь. Темно. Прислушался. Смело шагнул вперед. Передо мной оказалась загородка из рисовой бумаги. Раскрашенная видами Эйнардлина, она напоминала театральную ширму.
Прошел вдоль ширмы. Заметил, что в глубине комнаты горит свет. Сделал еще несколько шагов и замер.
Перед высоким трюмо в окружении свечей стояла девушка. Увидев в зеркале мое отражение, она обернулась. Крепкая волна темных волос. Зажатая в руке костяная расческа. Светлые перчатки. Босые ноги, по щиколотку утопавшие в мягком ворсе ковра. Девушка была в ночной са́ффе из легкой ткани. Спальня… Возле трюмо – широкая, еще не застеленная кровать. Окна закрыты плотными портьерами. Красный полумрак. Я дернулся назад. Ударился спиной о раму загородки, едва не порвал полотно из рисовой бумаги. Девушка чуть улыбнулась. Пристально посмотрела на меня – взглядом тягучим, будто обволакивающим, погружающим в дрему и, несмотря ни на что, лишенным страха. Пробормотав какую-то глупость, я махнул запиской, будто она могла хоть отчасти объяснить мое поведение, и наконец выбрался из комнаты.
Задернув за собой занавесь, быстрым шагом направился к окну. Лишь выглянув на улицу, глубоко вздохнул.
Теперь выбегать из дома было бы вдвойне глупо. Я решил дождаться хозяйку. Не отходил от окна, всматривался в искрящие под солнцем во́ды канала, а перед моими глазами по-прежнему стояла девушка. С распущенными волосами. В легкой саффе, под которой просвечивала ее теплая кожа. Вдыхая свежие запахи канала, я по-прежнему чувствовал травный аромат уюта и сна, наполнявший спальню, поднимавшийся от мятых простыней, от бордового тафтяного одеяла.
Развернулся, намереваясь пройтись по комнате, и опять замер. Я был не один. Выбежав из спальни, не заметил, что теперь под лестницей стоял наемник. Высокий, в целую сажень, в клепаном жилете поверх кожаной рубахи, с громоздким молотом в ногах. Оставалось надеяться, что записка все-таки была именно от девушки. К этой минуте я уже ничего не мог изменить, хоть, конечно, и не догадывался, что за краткую прогулку по Эйнардлину вскоре должен буду расплачиваться рваными брюками и беготней по навесным улицам.
– Простите. Вы быстро приехали. – Я еще не успел провонять навозом, ободрать штаны и рубашку, вывалиться вверх тормашками на мокрую от дождя мостовую, так что девушка, переодевшись и выйдя в комнату, отнеслась ко мне благосклонно, пусть даже минутами ранее я вломился к ней в спальню. – И вас должна была встретить служанка. Не знала, что вы встаете с рассветом. Вчера в таверне вы сидели допоздна.
– Путевая привычка, – мягко поклонился я. – А вы за нами следили?
– Следили? Нет, что вы! Простая предосторожность.
– Как скажете. Так Миалинта – ваша знакомая.
– Моя подруга.
– И вы хотели обсудить какое-то связанное с ней дело.
– Читать вы умеете, это обнадеживает. Думаю, мы сговоримся.
– Как скажете.
– Вы всегда так услужливы? – Девушка улыбнулась. Скорее насмешливо.
– Что вы! Простая предосторожность.
Улыбка стала мягче.
– Эрза. А это, – девушка указала на стоявшего под лестницей наемника, – Нордис. Не обращайте на него внимания.
– Непросто игнорировать стоящего за спиной гирвиндионца с боевым молотом.
– Вы знаете, что он гирвиндионец? Думала, вы в наших краях не так давно.
– Читал Гаона Свента из Ликинора.
– «Поучение о разнообразии народов»?
– Именно.
– Чудесный был старичок.
– Свент?
– Да. Это ж надо умудриться столько написать о разнообразии народов Кольца и при этом ни разу за всю свою долгую жизнь не покинуть мелкотравчатый Ликинор. Говорят, он даже не умел ездить верхом.
– Действительно говорят.
– И что же он написал про наш Гирвиндион?
– Многое.
– Например?
– Боюсь, не вспомню ничего, что можно было бы процитировать вот так, стоя спиной к гирвиндионцу.
– С боевым молотом?
– Именно.
– Нордис добрый. Если его не злить.
– Логично.
Я еще не знал, как относиться к Эрзе и что вообще думать об этом разговоре, но не мог не отметить ее красоту. В легком тканом костюме с короткими рукавами и узким плоеным воротником она смотрелась ничуть не хуже, чем в ночной саффе. На руках у нее были светлые кожаные перчатки, вместо привычных сандалий – диалинки на высокой деревянной подошве. В умеренной красоте Эрзы не было ничего величественного, однако весь ее облик таил что-то притягивающее, завораживающее. Отчасти нескладная, с чересчур пышными и длинными волосами при таком небольшом росте. Вся тонкая, как жила – не слабая, а натянутая, подобно тетиве, с лицом, которое могло бы послужить образчиком для гравюр того же Гаона Свента при изображении лучших черт людей среднегорной полосы, но с излишне заостренными ушами, верхушки которых прорезали даже густую шапку волос. Эрза заставляла смотреть на себя, пристально и с неожиданным наслаждением изучать каждую несуразицу ее красоты. Если б не первые тонкие морщинки, я бы подумал, что она еще не получила кухтиар, но и без того ей могло быть и двадцать, и тридцать лет. В этом противоречии тоже крылось что-то приятное.
– Миалинта знает, что она ваша подруга? – небрежно спросил я и заставил себя отвести взгляд от девушки.
– Догадывается.
– Даже так?
– С тех пор, как помогла мне бежать из Багульдина.
– Бежать? От чего? Или от кого?
– Вы заинтригованы?
– Просто любопытствую.
– В наших краях любопытство – порок и карается строго.
Я невольно покосился на глыбу Нордиса. Гирвиндионец, как и прежде, стоял неподвижно. Не зря их называли колунами. Голова у наемника в самом деле была почти треугольной, с заостренным к подбородку лицом, и отчасти напоминала лезвие колуна. Низкий широкий лоб. Над ним короткими кудрями топорщились грубые черные волосы. Сросшиеся над переносицей брови угольной чертой рассекали кожу от виска к виску. Лицо без чувств и, кажется, без мыслей.
