— Спаси Бог, — прошептал Томас. Губы едва
шевелились, получилось «Спасибо». — Ты кто?
— Калика перехожая, — ответил паломник. Голос его
был сухой, безжизненный, но могучий.
— Калека? — переспросил Томас.
— Калика, — ответил странник. — Это...
Томас пытался удержать сознание, но голос странника
истончился, как леденец во рту, исчез. Очнувшись много позже, нашел ту же серую
пелену, догадался стащить мокрую тряпку, но тут же водрузил обратно — лоб
горел, словно уже колотился им о самый толстый котел у Вельзевула.
Калика сидел возле небольшого костра, сгорбленный,
неподвижный, как валун. Его плащ был под Томасом, и рыцарь содрогнулся от
жалости и отвращения: калика был ужасен худобой. Скелет, обтянутый кожей,
кое-как прикрытый лохмотьями. У костра калика разогрелся, оттуда шел гнусный
запах немытого тела.
— Как твое имя, — спросил Томас слабым
голосом, — из какой ты страны?
Калика медленно, словно с усилием, повернул к нему голову.
Глаза были темными, а в зрачках блестели красноватые искры.
— Я родом из Руси, — ответил он медленно. —
Меня зовут Олег. Я был в Святой земле, как и ты, ради подвига...
Томас закашлялся, скривился от острой боли в боку. Он
чувствовал ушибы, кровоподтеки: доспехи хоть и выдержали удары, кроме одного,
но прогнулись под тяжелым разбойничьим топором...
— Ничего, — утешил Томас, задыхаясь, — в этот
раз не получилось, в чем-то другом повезет.
Калика ответил бесцветным голосом:
— Получилось... Все, как я желал.
Томас поперхнулся воздухом, от удивления даже приподнялся на
локтях, терпя режущую боль:
— Святой калика, но у тебя такой вид, словно только что
выпустили из сарацинского подземелья! А до этого каждый день о твою спину
ломали все прутья, что растут на землях от Нила до Евфрата!
— Подвиг, — повторил калика глухо.
Томас лег, возразил устало:
— Подвиг — сразить дракона! Ворваться на горячем коне в
гущу сарацинского войска, повергнуть сильнейших, отнять прапор! Подвиг — спасти
принцессу, а похитителя вбить по ноздри в землю...
Он замолчал, перед глазами запрыгали черные мухи. Калика
Олег молчал, с задумчивым видом помешивал прутиком багровые угли. Нагнулся,
выхватил что-то похожее на камень-голыш, перебросил с ладони на ладонь:
— Испек дюжину яиц. Тебе надо есть, ты иначе не умеешь.
Томас потянул ноздрями, ощутил будоражащий запах. Вспомнил,
что ехал к этому лесу голодный как волк, мечтал поесть, отдохнуть, полежать вот
так в тени под деревом.
— Ты умеешь иначе, — ответил он, не
утерпев. — По тебе видно.
Отшельник выгреб из огня остальные яйца, пальцы Томаса
тряслись, когда сдирал скорлупу. Полдюжины яиц проглотил, почти не распробовал,
лишь когда в желудке приятно потяжелело, спохватился:
— Прости, святой калика!.. Голоден был.
— Просто калика, — поправил Олег кротко. —
Бывают святые волхвы, святые отшельники, наставники, но калики — только калики.
Он переменил рыцарю повязку, осмотрел рану. От жара Томас
терял сознание, в боку все еще жгло, но острая боль медленно уходила.
— Бог тебе зачтет, — сказал он неловко, но с
чувством достоинства. — Из-за меня и ты запаздываешь в свои края.
— Я не спешу, — успокоил калика. — А ты
поправляешься быстро. Не терзайся, ты ничего мне не должен. Ты защитил меня от
своры злых псов, я лишь возвращаю долг.
— Тогда квиты...
Несколько раз просыпался в жару, всякий раз сверху нависало
крупное лицо с печальными глазами. По щекам текли холодные капли, на лоб
опускалась тряпка настолько ледяная, что Томас пытался убрать, но сил не было.
Наконец заснул так крепко, что когда просыпался, оказывался лишь в другом сне,
и так несколько раз, пока наконец не увидел себя под знакомым дубом.
Его одежда висела на дереве, под собой Томас нащупал толстый
слой нарубленных веток, укрытых его плащом. Отшельник сидел в трех шагах перед
догорающим костром, равнодушно смотрел в покрывающиеся серым налетом угли.
Томас ощутил, как в желудке забеспокоилось, задергалось, взвыло.
Олег поднял голову. В запавших глазах блеснули и погасли
красные искорки:
— Очнулся?.. Рана заживает. Можешь потихоньку
подниматься.
— Святой отец, — проговорил Томас дрожащим голосом, —
у меня голодные миражи, словно я все еще иду через сарацинские пески. Чудится
жареное...
— Я подстрелил кабанчика, — ответил калика
безучастно. — Тебе религия не запрещает есть свинину?
— Не запрещает! — воскликнул Томас горячо, даже
закашлялся. — Еще как не запрещает!
Он приподнялся, удивился, что в самом деле поднялся, лишь в
боку кольнуло. Олег заостренным прутиком раздвинул угли, воткнул острие в
плоский коричневый камень, поддел и подал Томасу. Тот схватил, сообразив , что
это не камень, а прожаренный ломоть мяса. На пальцы капнуло горячим соком,
обожгло, он помянул Сатану недобрым словом, уронил мясо на землю, подхватил и,
не стряхнув налипших травинок, жадно вонзил зубы. Поспешно выплюнул — горячо,
перебросил с ладони на ладонь, пожирая глазами ломоть, истекающий соком в
прокушенном месте.
— Чем убил? — спросил он торопливо. — У меня
лука не было. Лук вообще не рыцарское оружие!
— Сделал, — отмахнулся калика. — Палки растут
везде, а вместо тетивы я взял шнур из твоей перевязи.
Томас грыз мясо, посматривал на калику с удивлением.
Впрочем, кабанчик мог оказаться непуганым. Или одуревшим. Или уже раненым,
умирающим.
— А тебе вера не мешает убивать?
— Почему бы? — удивился калика. — Нет, вера в
богов никому убивать не мешает.
— В богов? — переспросил Томас в ужасе. —
Язычник!
Снова уронил, подхватил с земли, не замечая хрустящих на
зубах песчинок и сухих стеблей травы. Калика равнодушно двинул плечами:
— Моя вера добрее. Никого не гоним. Поставь и Христу
столб или крест возле наших богов. Уже приняли Хорса, Симаргла, даже кельтского
Тарана...
— Язычник! — повторил Томас с отвращением. —
Христос — бог богов!.. Он главнее всех.
— Поставь рядом, — повторил калика. — Понесут
жертвы ему одному — оставим только его.
— Христос не принимает жертв.
— А хвалу, песнопения, курение благовонных смол?
Томас хотел заткнуть уши, но на углях жарились сочные ломти
розового мяса, исходили паром и ароматами, калика накалывал прутиком, подавал
Томасу ломти, наконец отдал и сам прутик. Томас кое-как проглотил кус, просипел
полузадушенно:
— Сам-то почему не ешь?.. Просвечиваешь на солнце...
