Включив чайник, Аркадий сел к столу и посмотрел на нее тем понимающим взглядом, который всегда заставлял Машу извиваться от стыда.
– Он не обижает тебя?
– Матвей? Нет, что ты!
Маша ответила мгновенно, чтобы не поддаться желанию поделиться с ним тоской последних вечеров. Они были заполнены прислушиванием к шагам в коридоре, выстраиванием следственных версий и боязнью задать хоть один из тех вопросов, которых к возвращению Матвея накапливался целый пуд.
Он больше не видел ее. Говорил ласково и любил ночью, даже как-то особенно жадно. Но не видел. Внезапная слепота должна была иметь причину, только Маше не удавалось ее найти. Вернее, находила-то она множество причин, но не хотела принять ни одну.
– Ты выглядишь не слишком счастливой, – заметил Аркадий на правах старого друга, который может позволить себе бестактность.
«У меня земля уходит из-под ног! – хотелось крикнуть Маше. – Я бросила свой мир, а у него пропало желание создать для меня новый. Ему ведь хотелось этого, я знаю! Что же случилось? Что-то ведь поменяло его отношение… Другой темп жизни? Он уже пережил все, что мог чувствовать ко мне? И что же теперь?»
– Мишка в больнице, как я могу чувствовать себя счастливой? – ответила она, и это тоже было правдой.
Аркадий поднялся выключить чайник.
– Ты ведь могла и не узнать об этом…
– Что? – Маша замерла, потянувшись за чашками. – Ты мог не сообщить мне?
– Зачем? Ты от них отказалась… Не официально, конечно, но фактически…
– Я от них не отказывалась! – все же закричала она, потому что эта боль была не менее сильной. – Ты сам настоял, чтобы мальчики не трогались с места!
– Поставь чашки, – сказал Аркадий. – Разобьешь.
Она задыхалась:
– Как ты можешь быть таким…
И поняла, что не может назвать его ни жестоким, ни безжалостным. Это она была таковой, если позволила себе наполовину осиротить своих детей ради другого ребенка, который только кажется взрослым, а сам лишь тем и занимается, что потакает своим капризам и меняет одну игрушку на другую.
«Да что это со мной?! – ужаснулась она. – Это же Матвей! Мой зеленоглазый принц… Разве я смогу жить без этого изумрудного света? Чем вообще жить, если воздух любви заражен равнодушием? Чем живет Аркадий?» Маша будто заново увидела мужа – человека, научившегося существовать в безвоздушном пространстве.
– Как ты… – начала она с того же, хотя уже забыла, какие слова только что собиралась бросить ему в лицо. – Как ты… вообще? Справляешься?
Его усмешка горько обозначилась на лице.
– Стадию сосисок мы уже прошли. Потихоньку учусь готовить. Если ты об этом…
– Я не об этом.
– В остальном все нормально, – Аркадий насыпал в чашки кофе и залил кипятком. – Не у них, у меня.
Он посмотрел в чашку и с сожалением пробормотал:
– Надо было наоборот сделать, сначала кипяток… Так вкуснее. Ты заболтала меня.
Осторожно шагнув к нему, Маша напомнила:
– Раньше ты учил меня, что нужно уметь прощать. Я не желала, чтоб меня учили, поэтому и не умела не держать зла. А у тебя всегда получалось… Помнишь?
– Разве похоже, что я до сих пор не простил тебя? Сахара добавить?
– Конечно, – она разочарованно отодвинулась. – Как всегда.
– Вкусы меняются. Стоит лишь взглянуть на меня и на Матвея, как убедишься в этом.
Маша сделала еще шаг назад:
– Ты не хочешь иметь с ним ничего общего?
Покопавшись в ящике, Аркадий извлек ложку и тогда обернулся:
– А что у нас общего? Я ведь не оспариваю никаких прав на тебя.
– А почему? – выкрикнула Маша, вцепившись в край стола. – Почему ты даже не захотел бороться за меня?!
Собрав в ладонь просыпавшийся сахар, он стряхнул его в раковину и сполоснул руки.
– Мне кажется это унизительным, – ответил он как-то задумчиво.
Машин гнев сразу сменился горечью:
– Твоя гордость управляет тобой.
У него вырвался едкий смешок:
– Не хочу даже намекать, что в таком случае управляет тобой. Пей свой кофе, он остывает, пока ты кипятишься.
Маша послушно сделала несколько глотков, коротко взглядывая на него поверх чашки. Проследив за ней, Аркадий спросил:
– К чему этот разговор? У меня такое недоброе предчувствие, будто ты готовишь очередную операцию вторжения. Теперь уже в нашу семью.
Она ахнула:
– В вашу?! А я к ней не имею отношения?
– А разве имеешь? Он теперь твоя семья.
Машу на мгновенье отбросило во времени. В тот самый день перед Новым годом, когда они с Матвеем еще только ехали сюда. Тогда она произнесла те же слова: «Ты теперь моя семья». И услышала в них потайную фальшь.
– Ты не пустишь меня назад, я знаю. Даже если я буду очень об этом просить…
Вцепившись в чашку, Маша ждала: послышится ли в его ответе хоть отзвук спасительной для нее надежды? Но Аркадий проговорил почти безразлично и по-простецки, будто вовсе не женщина стояла перед ним, поскреб подбородок:
– Чего уж скрывать, были ночи, когда я твердил, как умалишенный: «Вернись ко мне! Вернись же…» Если б ты появилась тогда… Тебе даже просить не нужно было бы. А потом… Усталость накопилась, что ли. Работы много было, и с домашними делами с непривычки долго возился. В общем, я стал засыпать мгновенно. Одеяло не успевал натянуть. И стало как-то все равно, понимаешь? Как принято говорить, жизнь пошла своим чередом. А тебе, конечно, хотелось, чтобы я страдал вечно?
– Я вообще не хотела, чтоб ты страдал, – Маша устремила взгляд на чашку с коричневыми подтеками, лишь бы он не уловил, как все в ней застонало: «Да, я хотела этого! Какой женщине этого не хочется?»
Он улыбнулся:
– Тогда ты должна быть довольна.
– Это ужасно! – вырвалось у нее. – То, как мы сейчас разговариваем.
– Что же в этом ужасного? Вот если б мы орали друг на друга…
– Это было бы лучше! А так мы словно чужие.
Аркадий спокойно заметил:
– А мы и есть чужие. Если ты надеялась завести мужской гарем…
«Конечно! Именно на это я втайне и надеялась!»
– …то тебе это не удалось.
Маша толкнула чашку. Тяжело скользнув по столу, та замерла далеко от края.
– Разобьешь еще и ее…
– Я ничего не хотела разбивать! Я влюбилась, ты можешь это понять?
– Могу, – сказал он. – Понять могу. Но помочь тебе в этом – нет. Да ты и сама не знаешь, чего хочешь.
