– Первая любовь, – сказал он, попытавшись придать голосу ностальгическую грусть.
– Не думаю, – с легкой гримаской отвращения отозвалась Маша.
– Чем тебе так не нравится эта девочка?
Ребята уже перебегали дорогу, обмениваясь неслышными словами, и Маша ответила наспех:
– Навязчива слишком. Не люблю таких.
«Навязчива! – едва не застонал Матвей. – Да знала бы ты…»
– Здравствуйте! – Нина уже забралась на заднее сиденье, и Маша улыбнулась ей через плечо.
«Сплюнула улыбку», – подумал Матвей.
Он смотрел в маленькое зеркало заднего вида на восходящее за спиной сияние, и в нем нарастала не столько тоска художника, осознавшего, что ему никогда не создать Джоконду, сколько мучительная неудовлетворенность коллекционера, которого равнодушная к его жажде жизнь заставляет смириться с тем, что есть красота, которую, оказывается, невозможно приобрести за деньги. Смириться с этим Матвей не мог…
– Мы едем в «Багамы», – по его сведениям, это было самое стоящее заведение в этом городе.
– А почему не на Багамы? – съехидничал Стас.
Матвей взглянул в зеркало:
– Хотите на Багамы? Легко!
Но лицо Нины все время было обращено к нему профилем, ее взгляд не отрывался от Стаса.
– Давайте пока ограничимся рестораном, – предложила Маша, даже не пытаясь поймать взгляд сына.
Матвей злорадно подумал о нем: «Купился все-таки… Захотелось повыпендриваться перед девочкой. На что же может купиться она?»
Продолжая вычислять это «что-то», он, то и дело упуская нить, подхватывал бессвязный дорожный разговор, искал парковку, придерживал дверь ресторана… Искусственная зелень лезла в глаза, плоды из папье-маше дразнили, искушая попробовать настоящих экзотических фруктов. Матвей заказал всего побольше, чтобы девочка упилась чуждой для этого города сладостью жизни и богатства. Его подкосило, что Нина сразу отказалась от вина, на помощь которого он очень рассчитывал.
– Почему? – допытывался Матвей, наливая остальным. – Это очень хорошее вино, поверь мне.
– Я верю, – она все так же светло улыбалась, но отказывалась, как и от всего остального.
– Ты впервые в таком ресторане? – он надеялся, что Нина угадает подтекст: «Не забудь, что это я подарил тебе этот вечер!»
– Не только в таком, – отозвалась Нина без восторженного придыхания. – Я вообще не бывала раньше в ресторанах.
В это было трудно поверить, ведь она поглядывала по сторонам без любопытства.
– Бедненькая! – воскликнул Матвей как бы в шутку.
Нина отозвалась с тем равнодушием, от которого у него уже все коченело внутри:
– Да я как-то не страдаю от этого.
– А от чего ты страдаешь?
Это прозвучало слишком в открытую, и быстрый Машин взгляд прошелся по нему пунктиром, выделяющим эту фразу. Но Матвею так нужно было это знать, что он пошел напролом.
Нина отшвырнула его одной фразой:
– Теперь я уже ни от чего не страдаю.
Они оба посмотрели на Стаса: она с нежностью, Матвей – с трудом скрывая бешенство. Тонкое, похожее на материнское лицо мальчика выражало явное удовольствие. Он тоже понял, о чем говорила Нина.
Матвей наклонился к Маше:
– Я предоставлю тебе уникальную возможность пообщаться с сыном наедине.
Она улыбнулась в ответ, но как-то не слишком радостно. Матвей легко уговорил себя думать, что она просто побаивается своего старшенького…
«Дрянной оркестр!» – отметил он, прислушавшись, но выбирать было не из чего – это ведь лучшее, что можно найти в этой дыре… Его раздражало, что плохая музыка звучит слишком громко и не слышно, о чем говорит Нина. Пускай она и обращалась не к нему, но что с того?
Машин голос тоже прозвучал недовольно:
– Нужно было сесть подальше, мы совсем не слышим друг друга.
– Легко! – Матвей вскочил. – Узнаю, нет ли отдельного кабинета…
Обходя Нину, он как бы невзначай взялся за ее узкое плечо. Оно дернулось в его ладони и стало твердым. Матвей внезапно задохнулся желанием сжать его посильнее так, чтобы кость надломилась от боли, раскрошилась совсем…
Убрав руку, он отыскал взглядом метрдотеля и пошел к нему, с каждым шагом все явственнее ощущая, как в голове нарастает шум жаркого моря. «Багамы, – пустая мысль пульсировала, обжигая глаза. – Багамы…»
Внезапно Матвей понял, что нужно сделать: сгрести эту девчонку в охапку, затолкать в машину, домчаться до аэропорта… Обнаженная роскошь невиданных островов обольстит ее, разнежит, заставит раскрыться. Она истечет сладким соком… И он будет рядом, когда это произойдет. Он напьется ею…
Забыв, куда направлялся, Матвей повернул назад, слепо ведомый медленным танцем, и склонил перед Ниной, которой он все так же был безразличен, голову:
– Разрешите?
Она взглянула на него с досадой: «Вечно он мешает!», потом посмотрела на Стаса. Тот лишь дернул плечом, а Маша бесстрастно заметила:
– Удачная мысль. Потанцуйте.
«Ей лишь бы остаться с ним наедине, ради этого она и мной готова пожертвовать», – Матвей поймал себя на том, что это первая мысль о Маше за последние полчаса. Но и она тут же провалилась в небытие…
Заметно подавив вздох, Нина подала ему руку. Тонкую, обветренную ручку с неумело накрашенными ногтями. Матвей подхватил ее, беспомощную, сжал и повел Нину к тому обетованному месту, где можно было обняться, никого этим не оскорбив. Он припал к ней так жадно, что девочка уперлась руками ему в грудь.
– Тише, тише, – зашептал он, дурея от запаха ее светло-рыжих волос, от теплой мягкости живота, к которому прижался. – Не отталкивай меня. Это же только танец. Это ничего не значит, все так танцуют. Позволь мне хотя бы это…
– Зачем вы это делаете? – жалобно спросила она, слегка ослабив усилие, с которым пыталась высвободиться.
Он почти судорожно схватился за едва наметившуюся слабость:
– Чтобы сделать тебя счастливой. Только для этого. И мне это под силу! Я подарю тебе мир, хочешь? Это не громкие слова. Он, – Матвей кивнул в сторону их столика, – ничего хорошего для тебя сделать не сможет. Багамы, Париж, Лондон, Лас-Вегас… – откуда-то опять непрошено возник образ копошащейся муравьиной кучи. – Что хочешь?
Нина произнесла отчетливо, но не зло, будто бы даже соболезнуя ему:
– Я хочу Стаса. Почему вы не хотите поверить, я ведь уже сто раз говорила? Неужели вы сами никого так не любили? Хотя бы когда вам было семнадцать… Не знаю, может, взрослые не способны полюбить? Хотя мои родители… – у нее дернулось горло, к которому Матвею хотелось то прижаться щекой, то впиться зубами. – Знаете… Стас – вот мой мир. Всегда так было, всю мою жизнь, честное слово! Я даже и не помню другого. Разве ваши деньги могут это изменить? Любые деньги… Мне никогда особенно не хотелось ни в Париж, ни в Лас-Вегас, даже в Москву. Если бы вы пригласили сюда меня одну, я не пошла бы.
