Маша благодарно улыбнулась, с некоторым страхом отметив, что он все так же угадывает ее мысли.
– Мишка говорил, других мальчишек медсестры заставляют вставать и самим выходить к каталке. Один даже бегает… Разве сестры не знают, что с переломом позвоночника запрещено вставать? Им плевать на все! Они прикрываются своей мизерной зарплатой, чтобы ничего не делать. Сердце зря не напрягать… Лучше я буду ездить каждый день к восьми утра и возить Мишку на эту лазерную терапию, чем на них надеяться.
– Ты – молодец, – проговорила Маша и поняла, как мало сказано в сравнении с тем, что она чувствовала.
Отведя взгляд, он спросил:
– Ты пробудешь здесь весь месяц?
Ей вдруг захотелось набрать в легкие побольше воздуха, как перед погружением на глубину.
– Я собираюсь остаться на полгода. Пока Мишка будет на домашнем обучении, – она испуганно замолчала, ожидая, что ответит Аркадий.
В его взгляде читалась одна усталость.
– Это было бы хорошо, – наконец сказал он. – А как с работой?
– Я придумаю.
Как бы рассуждая вслух, Аркадий заметил:
– Кто-то должен оставаться с ним днем. Встречать учителей. Если они, конечно, будут приходить…
– Как это – если? Они обязаны!
– Кормить его, наконец… Матвей тоже переедет сюда?
Маша неловко призналась:
– Не знаю. Мы пока еще не разобрались с этим.
– Не думаю, что он будет рад…
– Нам всем нечему радоваться!
Она вдруг поняла, что лжет: эти полгода с сыном, которые выгадала ей болезнь, были радостью. Но Маша, конечно же, отказалась бы от нее, не задумываясь, если б это могло вернуть Мишке здоровый позвоночник.
– Что ты так смотришь? – она начинала нервничать, когда глаза Аркадия становились всепрощающими.
В минуты, подобные этой, Маша чувствовала себя безрассудной, не особенно умной девчонкой, хотя они были с Аркадием почти ровесниками. Однажды стало ясно, что молодость Матвея окрылила ее: хоть он сможет воспринимать ее всерьез. В семье к ней так не относились даже сыновья.
Аркадий опять отвел глаза:
– Чаю хочешь?
– Да. Конечно! Надо запить горячим, а то… – она вдруг осознала, что плачет, но не поняла причины.
Словно на его глазах совершалось нечто непристойное, за чем совестно было подглядывать, Аркадий отвернулся и включил чайник. Не обернувшись, он отчетливо произнес, чтобы отвлечь ее:
– У меня только пакетики. Ребятам с ними проще, чем рассыпной заваривать. Ты не против?
– Нет, – она шмыгнула носом и промокнула лицо салфеткой. – Давай пакетики.
– Если это осложнит… твою жизнь, ты можешь и не задерживаться на полгода. Мы выкрутимся. Мама будет приезжать.
Маша оторопела: «Какая еще мама?! Я – их мама!» Но вовремя сообразила, что Аркадий говорит о своей.
– О чем ты? – пробормотала она. – Я останусь… Не могу отказаться еще и от этого.
Глава 12
– Ты не спишь? Я уже звонил, но тебя еще не было. Я уж думал, без меня ты и заночуешь в этой больнице! Ты – безумная мать.
– Я… – Маша запнулась и наспех решила, что Матвею не нужно знать о ее встрече с Аркадием. – Я навещала свой старый дом. Тот, в котором жила в детстве. Помнишь, я показывала тебе?
Пауза удивила ее.
– Алло! Ты здесь?
– Ничего себе совпадение! – наконец проговорил Матвей совсем тихо. – Не поверишь, но я тоже перед тем, как уехать из города, пытался отыскать твой бывший дом.
– Серьезно? Я не спрашиваю: зачем?
– Я и сам не знаю. Странно, да?
– Ничего странного. Движения душ вообще плохо поддаются объяснению.
– Какая ты умная, – насмешливо заметил он. – Ты – ночная птица-философ.
– Птица бывает только секретарем.
– Она выучилась, поумнела и стала философом. А как выглядит птица-секретарь?
Маша улыбнулась в полумрак:
– Тебе и это интересно? Надо спросить у Мишки. Он перечитал все энциклопедии.
– Я приеду завтра в полдень.
– В полдень? – она встрепенулась, и впрямь напомнив себе птицу. – Но я еще буду в больнице! До часа, ты же знаешь.
– А ты не можешь сбежать пораньше? Ради меня!
У нее дрогнула трубка:
– Что?
– Я шучу, – быстро сказал Матвей. – Я сам заявлюсь туда. Я купил Мишке книжку про оригами и три набора бумаги, пусть мастерит в неприемные часы. Между прочим, я уже соорудил жирафа. Хочешь, привезу?
Ей стало страшновато:
– Ты приедешь к нему?
– А это запрещено? Аркадий издал указ? Я замаскируюсь под врача, на случай, если он нагрянет. Или того хуже появится Свирепый Стас.
– Не говори о них так, прошу тебя.
Он замолчал, обжегшись о ее холодность. Потом заговорил изменившимся тоном:
– Ты сегодня другая. Стоило мне уехать…
– И что? Ничего не произошло. Просто это моя… – Маша едва не сказала: «семья», но вовремя спохватилась и исключила Аркадия: – Мои дети. Я не хочу, чтоб ты над ними смеялся.
– Я не смеюсь. Это они будут ржать до икоты, когда я упакуюсь в белый халат и натяну шапочку до бровей. Включительно.
– Твое лицо невозможно не узнать…
Матвей охотно пошел на мировую:
– Мою шишку вместо носа? Ее ни с чем не спутаешь… Так как насчет жирафа?
– Какого жирафа? – не поняла Маша.
Он обиделся:
– Я же три секунды назад говорил, что сделал жирафа из бумаги! Привезти?
– Вези! – она расхохоталась в трубку. – Пусть живет с нами. Только не знаю, чем его кормить.
Удивив ее непоследовательностью, Матвей вдруг вспомнил:
– Кстати, я перед отъездом подвозил Стаса. Он трясся на остановке, как бездомный щенок, а тут я, как Санта-Клаус, почти что на санях! Даже лучше – на машине! В санях-то небось не очень-то тепло…
– У Санты волшебные сани… Вы хоть разговаривали по дороге?
– Нет, песни пели! Время от времени твой сын пытался меня задушить, но я же скользкий тип, ты знаешь.
Маша наспех опровергла:
– Никакой ты не скользкий, не говори о себе так!
– Ты все время меня учишь! Я не вхожу в число твоих многочисленных детей, ты помнишь?
– Он грубил тебе? Ты не сердись на него.
– Думаешь, я сержусь? Если я на что и сержусь, так это на то, что у меня нет личного самолета, чтобы добраться до тебя за час. И взять тебя сонной, тепленькой, прямо в постели… Придется выехать утром.
