Я сделала глоток водки с тоником. Она очень удачно легла на выпитый днем алкоголь.
— Понимаешь, сегодня я… я кое-что узнала. И это буквально повергло меня в шок. Я не могу поделиться с тобой подробностями, и не потому, что не доверяю тебе, а потому, что дело очень серьезное и может затронуть большой круг людей. Но теперь я не знаю, как мне быть. — Я беспокойно заерзала на месте. — Полагаю, пока нужно просто все это проглотить и попытаться избежать несварения желудка. Ну что, разумно? Вот я и решила повидаться с тобой, пропустить по паре стаканчиков, услышать про твою жизнь — чудесную жизнь, без скелетов в шкафу, если, конечно, допустить, что у тебя нет скелетов в шкафу, — и напомнить себе, что жизнь действительно может быть хорошей и нормальной, но при этом я категорически не желаю, чтобы ты пытался хоть что-то выяснить о моей.
Джош приложил руку к сердцу:
— Луиза, я не хочу ничего знать о том, что ты обнаружила. Я просто счастлив видеть тебя.
— Честное слово, если бы я могла, то непременно сказала бы.
— В любом случае твоя страшная тайна меня совершенно не интересует. Со мной ты в полной безопасности. — Отхлебнув пива, Джош улыбнулся своей безупречной улыбкой, и впервые за две недели мне стало пусть на самую малость, но не так одиноко.
Два часа спустя в перегретом баре народу набилось как сельдей в бочке: измученные туристы, отдыхавшие за трехдолларовым пивом, и завсегдатаи буквально заполонили узкое помещение, и все как один смотрели бокс по висящему в углу телевизору. Они встретили дружным криком стремительный апперкот и заревели в унисон, когда их фаворит с разбитым, изуродованным лицом повалился на канаты. Джош, пожалуй, был единственным мужчиной во всем зале, который не следил за ходом поединка. Он потягивал пиво и не сводил с меня глаз.
Ну а я, уже успев лечь грудью на стол, рассказала ему рождественскую сказку о Трине и Эдвине, поскольку это была одна из немногих историй, которой я имела законное право поделиться, а еще о дедушкином инсульте, о великолепном фортепиано (я сказала, что это для племянницы Агнес) и наконец, чтобы разрядить обстановку, о своем шикарном перелете в бизнес-классе из Нью-Йорка в Лондон. Не знаю, сколько водки я выпила, поскольку Джош, точно фокусник, ставил передо мной новый стаканчик, стоило мне опорожнить предыдущий, но я вдруг неотчетливо осознала, что мой голос приобрел непривычную напевность, поднимаясь и опускаясь в соответствии с тем, что я говорила.
— Вот это круто! — восхитился Джош, когда я дошла до папиной речи о счастье. Правда, я представила произошедшее несколько более кинематографичным, чем было на самом деле. Сделав в своей последней версии папу этаким Аттикусом Финчем из «Убить пересмешника», произносящим заключительную речь в суде. — И реально хорошо. Значит, он просто хочет, чтобы она была счастлива. Когда мой кузен Тим признался своему отцу в нетрадиционной ориентации, тот почти год не разговаривал с Тимом.
— Да, они очень счастливы. — Чтобы немного охладить кожу, я положила руки на стол, стараясь не обращать внимания на липкую поверхность, и сделала очередной глоток водки. — Да, это здорово. Конечно здорово! Я смотрю на них и радуюсь, потому что у Трины уже тысячу лет никого не было, но, если честно, лучше бы они чуть меньше сияли от счастья и не носились бы так с этой своей любовью. И чуть пореже смотрели бы друг другу в глаза, а то они все смотрят и смотрят, наглядеться не могут. И не обменивались бы втихаря загадочными улыбочками, словно делясь только им одним известными шутками. Или намекая на реально, реально классный секс. И может, Трине все-таки не стоит без конца слать мне фотографии, где они вместе. Или эсэмэски о том, что еще такого гениального сказала или сделала Эдди. Тем более что она абсолютно все делает и говорит гениально.
— Ой да брось! Они же совсем недавно влюбились друг в друга. А это очень характерно для влюбленных.
— Лично я никогда так себя не вела. А ты? Нет, я серьезно. Никогда не рассылала фотки, где я целуюсь. Если бы я в свое время послала Трине снимок, на котором лижусь с парнем, она отреагировала бы так, будто получила фотографию мужского члена. Я хочу сказать, раньше моя сестра считала любую демонстрацию нормальных человеческих эмоций отвратительной.
— Значит, она влюбилась впервые в жизни. И теперь будет счастлива получить приторно-сладкую фотографию тебя с твоим парнем. — Джош явно подтрунивал надо мной. — И вовсе не обязательно фотографию члена.
— Ты, наверное, считаешь меня ужасным человеком.
— Я не считаю тебя ужасным человеком. Ну разве что чуть-чуть… поддатой.
— Нет, я действительно ужасный человек. Я точно знаю, — застонала я, — хотя вовсе не прошу их отказаться от своего счастья, а только вести себя потактичнее и отнестись с пониманием к тем из нас, кому, возможно, сейчас… не так… — Я осеклась, не в силах найти нужные слова. Джош, поудобнее устроившись на стуле, внимательно за мной наблюдал. После чего я, запинаясь, произнесла: — Бывший парень. Теперь он уже бывший парень.
Джош удивленно поднял брови:
— Ну и дела! Всего-то за пару недель.
— Вот именно! — Я уперлась лбом в стол. — Ты даже и не представляешь.
За нашим столиком стало очень тихо. Мне вдруг пришла в голову идея прямо здесь немножко поспать. Тут так хорошо. Звуки боксерского поединка растаяли где-то вдали. Правда, лоб стал немного влажным. А потом я почувствовала у себя на плече руку Джоша.
— Ладно, Луиза, думаю сейчас самое время тебя отсюда эвакуировать.
Я говорила «до свидания» всем этим милым людям, что попадались мне на пути к выходу, и стукалась со всеми подряд растопыренной пятерней (некоторые промахивались, идиоты). По какой-то непонятной мне причине Джош постоянно громко извинялся. Должно быть, то и дело натыкался на гостей заведения, пока мы шли. Уже у дверей он стал надевать на меня куртку, но не смог вдеть мои руки в рукава, а когда ему все-таки удалось это сделать, куртка оказалась надета задом наперед, словно смирительная рубашка. Смех, да и только!
— Все, я сдаюсь, — наконец сказал Джош. — Иди так.
И тут кто-то выкрикнул из зала:
— Леди, и еще немножко холодной водички!
— Да, я леди! — воскликнула я. — Английская леди! Я Луиза Кларк Первая. Правда, Джошуа? — Я повернулась лицом к посетителям, выбросив вперед сжатый кулак.
А поскольку я стояла, прислонившись к стене с фотографиями, некоторые из них с грохотом обрушились мне на голову.
— Мы уходим. Уходим, — сказал бармену Джош, подняв руки вверх.
Кто-то возмущенно закричал. А Джош все продолжал извиняться. Тогда я сказала, что извиняться — это самое последнее дело. Уилл учил меня, что уходить нужно с высоко поднятой головой.
Неожиданно мы оказались на промозглой, холодной улице. И тут я поскользнулась, шлепнулась на обледенелый тротуар, стукнулась коленками об асфальт и чертыхнулась.
— Боже мой! — Обхватив за талию, Джош попытался меня поднять. — Тебе срочно нужно выпить кофе.
