— Может, выпьем кофе? — предложила я, когда догрызла последний ноготь.
— Не-а. Доктор говорит, я должен завязывать с пончиками. А ты сама знаешь, что будет, если мы пойдем туда, где дают хорошие пончики.
Я принялась теребить нитку на штанах:
— Ладно, давай поиграем в «Я шпион».
— Ты что, издеваешься?
Тогда, откинувшись на спинку сиденья, я начала слушать комедийное шоу вместе с Гарри, тяжелое дыхание которого постепенно перешло в легкое похрапывание. Между тем угрюмое небо начало темнеть, мало-помалу приобретая неприветливый свинцово-серый оттенок. Похоже, с учетом пробок на обратную дорогу уйдет несколько часов. И тут зазвонил мой телефон.
— Луиза? Вы сейчас с Агнес? Кажется, у нее отключен телефон. Не могли бы вы передать ей трубку?
Я посмотрела на окно студии Стивена Липкотта, отбрасывающее золотистый прямоугольник света на серый снег.
— Мистер Гупник, э-э-э… она сейчас… примеряет кое-какие вещи. Я заскочу к ней в примерочную и попрошу вам перезвонить.
Входная дверь в здание, подпертая двумя банками краски, оставалась открытой — кому-то доставляли товар. Я взбежала по бетонным ступенькам, промчалась по коридору и, тяжело дыша, остановилась у закрытой двери студии. Посмотрела на экран телефона, потом возвела глаза к небесам. Мне ужасно не хотелось входить, поскольку я отнюдь не горела желанием получить неоспоримые доказательства своих подозрений, возникших в День благодарения. Я прижалась ухом к двери, раздумывая, удобно ли постучать. Не знаю почему, но я чувствовала себя виноватой — соглядатаем, воровато влезающим в чужую жизнь. За дверью играла музыка, слышались приглушенные голоса.
Набравшись смелости, я постучала. А через пару секунд, потянув на себя дверь, я застыла на пороге. Стивен Липкотт и Агнес, спиной ко мне, рассматривали прислоненные к стене картины. Одна рука Стивена лежала на плече у Агнес, а другой, с зажатой в ней сигаретой, он показывал на какое-то небольшое полотно. В комнате пахло табачным дымом, скипидаром и духами.
— Почему бы тебе не принести мне побольше ее фотографий? — спрашивал Стивен. — Если ты считаешь, что портрет не до конца передает оригинал, тогда давай…
— Луиза! — Агнес резко развернулась и вскинула раскрытую ладонь, словно желая меня остановить.
— Простите! — Я показала на свой телефон. — Это… это мистер Гупник. Он пытается до вас дозвониться.
— Ты не должна была сюда входить! И почему ты не постучалась?
— Я стучалась. Простите… У меня не было другого выхода… — Я начала пятиться к двери, и тут мой взгляд случайно упал на картину.
Маленькая девочка с золотистыми волосами, широко раскрытыми глазами стояла вполоборота, будто готовая вот-вот убежать. И внезапно на меня снизошло озарение, и все стало на свои места: депрессия Агнес, бесконечные разговоры с матерью, бесконечные покупки игрушек и туфелек…
Стивен наклонился поднять картину:
— Послушай, если хочешь, возьми эту. А дома посмотришь, подумаешь…
— Заткнись, Стивен!
Он вздрогнул, явно удивляясь столь неадекватной реакции, хотя для меня это стало решающим доказательством.
— Я подожду вас внизу, — сказала я, осторожно прикрыв за собой дверь.
В Верхний Ист-Сайд мы ехали молча. Агнес позвонила мистеру Гупнику и извинилась: она не заметила, что телефон отключен, наверняка неудачная модель — эта штука вечно глючит, — и ей нужен другой телефон. Да, дорогой. Мы уже возвращаемся. Да, я знаю…
На меня она не смотрела. По правде говоря, мне тоже было неприятно на нее смотреть. Мой мозг буквально кипел в попытке соотнести события последних месяцев с тем, что я только что поняла.
Когда мы наконец добрались до дому, по вестибюлю я шла чуть позади Агнес, но уже у лифта Агнес отвернулась, уставившись в пол, затем посмотрела на меня:
— Ладно. Пойдем поговорим.
Мы с Агнес вошли в темный, покрытый позолотой бар отеля вроде тех, где, по моим представлениям, богатые бизнесмены с Ближнего Востока развлекают своих клиентов, и, не глядя, отмахнулись от желающих угостить нас кавалеров. В баре было практически пусто. Устроившись в тускло освещенной угловой кабинке, мы стали ждать, когда официант, безуспешно пытающийся поймать взгляд Агнес, залихватски поставит на стол две водки с тоником и мисочку блестящих зеленых оливок.
— Она моя дочь, — проронила Агнес, когда официант удалился. Я сделала глоток водки. Напиток оказался невыносимо крепким, но я была даже рада. Мне необходимо было на чем-то сосредоточиться. Голос Агнес звучал напряженно, непривычно страстно. — Моя дочь. Она живет у сестры в Польше. С девочкой все хорошо. Она была совсем крошкой, когда я уехала, и почти не помнит, что когда-то жила с мамой. Сестра тоже счастлива, так как не может иметь детей, а вот мама ужасно на меня сердится.
— Но…
— Да, я не сказала ему, когда мы познакомились. Я была на седьмом небе от счастья, что понравилась такому человеку, как он. Однако мне и в голову не могло прийти, что мы будем вместе. Все было похоже на сказочный сон, понимаешь? Я думала, это просто небольшая интрижка, а потом моя рабочая виза истечет, я вернусь в Польшу и навсегда запомню эту встречу. Но все завертелось так стремительно, и он ради меня бросает жену. Я не знала, как сказать ему о ребенке. Каждый раз, как мы встречаемся, я думаю: «Вот сейчас, вот сейчас…» А потом он вдруг заявляет, что больше не хочет иметь детей. «С меня хватит», — говорит он. Так как понимает, что разрушил свою семью, а потому не хочет еще больше осложнять ситуацию усыновлением, братьями и сестрами лишь с одним общим родителем и все такое прочее. Он любит меня, но отказ от детей — непреложное условие сделки. И как я могу ему все рассказать?!
Я наклонилась к Агнес поближе, чтобы нас никто не услышал:
— Агнес, но это… чистой воды безумие! У вас уже есть дочь!
— И как мне сказать ему теперь, спустя два года? Думаешь, он не сочтет меня дурной женщиной? Думаешь, не сочтет это подлым обманом? Луиза, я сама себе создала чудовищную проблему. И я это знаю. — Она отхлебнула водки. — Я постоянно думаю — постоянно! — как исправить положение. Но невозможно ничего исправить. Я солгала ему. Для него доверие — это самое главное. Он меня не простит. Не простит — и точка. Поэтому пока он счастлив, я тоже счастлива и могу достойно обеспечить свою семью. Я пытаюсь уговорить сестру переехать в Нью-Йорк. Тогда бы я могла каждый день видеть Зофью.
— Вы, наверное, ужасно по ней скучаете.
У Агнес окаменело лицо.
— Я обеспечиваю ее будущее. — Она говорила так, будто произносила заученный текст. — До этого моя семья жила довольно скромно. А теперь у сестры очень хороший дом — четыре спальни, все новенькое, с иголочки. Очень хороший район. Зофья пойдет в самую лучшую школу во всей Польше, будет играть на самом лучшем фортепиано, у нее будет все, о чем только можно мечтать.
