Отец купил собаку, которую никто не хотел выгуливать. Как пианино, купленное для украшения интерьера, собака знала, что ей по-настоящему не рады, и целыми днями лежала на подстилке. А однажды просто исчезла.
Отец теперь работал и по субботам. Квартира уснула под толстым слоем пыли. Тихая, безрадостная жизнь тянулась, как промозглый воскресный день. К тому времени как закончилась зима и земля стала отмякать, река молчания между Эдгаром и отцом превратилась в море — тихое, без волн и приливов. Ничто не приносило перемен, тяжелая толща воды хранила несказанные слова.
В годовщину маминой смерти отец ушел из дома, когда Эдгар еще спал.
За час до приезда машины, которая должна была отвезти его в школу, Эдгар поел хлопьев с молоком и вытащил из-под кровати мамин свитер, потом сложил его и спрятал в рюкзак, вытащив оттуда тетрадь с домашним заданием и учебник истории. На перемене нашел пустую кабинку в туалете, открыл рюкзак и жадно вдыхал остатки маминой жизни.
После уроков он, как обычно, перешел Пятую авеню и устремился к скамейке. На центральной аллее парка неудержимо хохотал какой-то турист, позировавший для уличного художника. Его девушка тоже смеялась. Эдгар всегда считал глупостью со стороны туристов покупать свои портреты и портреты своих любимых. Лишь после маминой смерти он понял, что для памяти хороши все средства.
Когда Эдгар дошел до кустов, скрывающих скамейку, его подхватил и понес вперед знакомый аромат сирени, однако ему пришлось резко остановиться, потому что на скамейке сидел с закрытыми глазами странный человек: индус в тюрбане, обернутом вокруг головы, в коричневом костюме и плотном дождевике с мокрыми пятнами. Когда Эдгар подошел совсем близко, незнакомец открыл глаза и посмотрел на него.
— Извините, — сказал Эдгар, — но вам нельзя здесь сидеть.
Мужчина потянулся рукой к тюрбану. Один его глаз переместился к краю глазницы, словно стремился жить своей собственной жизнью.
— Мне нельзя здесь сидеть? — удивился он.
— Я думал, об этом месте никто не знает, — сказал Эдгар, оглянувшись на дорожку.
— По-моему, о нем должны знать все, — ответил мужчина. — Здесь очень славно.
Эдгар понял, что незнакомец не собирается уходить, и присел рядом с ним.
— Откуда тогда ты о нем знаешь, если оно такое секретное? — Странный собеседник наклонился к ароматной грозди и шумно вдохнул.
— Мне его мама показала, — пояснил Эдгар.
— Вот как? — Индус удивился еще больше. — А почему она сегодня не пришла?
— Она умерла.
Мужчина рассмеялся и вскочил со скамейки.
— Ты что, с ума сошел? — закричал он, поправляя тюрбан. — Люди не умирают!
И опять расхохотался, но не насмешливо, а скорее недоверчиво. Своевольный глаз забегал по кругу, а нормальный продолжал смотреть на Эдгара.
— Ты, должно быть, сумасшедший, — повторил индус, вновь устраиваясь на скамейке.
Эдгар подвинулся и посмотрел в прогалину между ветвями, сквозь которую виднелись облака.
— Ты ведь не боишься меня?
— Нет, — ответил Эдгар. Он ничего не боялся, потому что самое страшное в его жизни уже произошло.
— Не обращай внимания на мой ужасный глаз, — заметил индус. — Он прекрасно все видит, когда хочет.
— Но я видел, как она умерла, — сказал Эдгар.
— Не говори глупостей, — упорствовал собеседник, и Эдгар заплакал.
Внезапно небо потемнело, и легкий ветерок пошевелил разбухшие кончики сиреневых ветвей.
— А может быть, твоя мама сейчас здесь, с нами? — мягко спросил мужчина. — Твои слезы падают прямо ей в руки, — добавил он, становясь на колени у ног Эдгара и показывая на маленький листик чайной розы с капелькой влаги. — Видишь?
Эдгар опустил взгляд и представил себе ароматные чашечки роз, которые вырастут летом вокруг скамейки. И вспомнил мамино восхищение всем крошечным.
— Это всего лишь розы Питера Пэна.
Мужчина засмеялся, и его глаз вновь сорвался с орбиты.
— Ну конечно, а ветер — всего лишь колебание воздуха, а не смех смеха.
— Хотел бы я вам поверить, — сказал Эдгар.
— Ужасно, — покачал головой индус.
— Я не понимаю, как она могла нас оставить. Почему так должно было случиться?
— Она просто надела другую одежду.
Эдгар представил, как повторяет все это отцу. Тяжелый вздох и щелчок замка в двери, когда тот закрывает ее за собой.
— Если ты думаешь, что она ушла навсегда, то отрезаешь себе все пути, мой друг. — Мужчина вытащил из кармана апельсин и начал его чистить. — Я вижу свою жену, — продолжал он, — в лучах света летнего дня, что пробиваются сквозь окутанные туманом деревья к лежащим в траве яблокам, упавшим от ветра. Хочешь апельсин?
— Спасибо, нет.
— Лучше не отказывайся, такие сладкие редко попадаются. Ты ведь голоден.
Эдгар поерзал на скамейке.
— Что сказала бы твоя мама? — Индус протянул Эдгару оранжевую дольку. Облака над ними разорвались, и деревья зазвенели птичьими голосами. Эдгар и его собеседник молча жевали.
— Мне очень жаль, — сказал индус, когда они доели апельсин.
— Отец выбросил всю ее одежду.
— Так многие делают.
— Зачем? — спросил Эдгар.
Собеседник повернулся к нему.
— Похоже, вы не особенно много общаетесь.
— Нет, он все время на работе, а если приходит домой, когда я еще не сплю, мы ужинаем, и я иду в свою комнату, а он читает газету.
— И ты думаешь, что он тебя не любит.
Эдгар кивнул.
— Совсем плохо, — пробормотал мужчина себе под нос.
— Что? — не понял Эдгар.
— Понимаешь, он любит вас обоих так сильно, что это его съедает. Сорвавшийся с орбиты глаз начал вращаться.
— Когда кто-нибудь покидает наш мир, или, если тебе так больше нравится, выходит в другую комнату, те, кто остается, иногда заставляют себя перестать любить, но это ошибка, ведь если ты любил хоть раз в жизни, тебе конец.
Эдгар вспомнил печальную, согбенную фигуру отца.
— Я очень сильно любил свою жену еще до того, как ее встретил. Я не знал, кто она, однако в моей душе горел огонь, и я был уверен, что она где-то есть. Теперь, когда она среди звезд, я по-прежнему люблю ее, хотя мы говорим на разных языках.
— Она тоже умерла?
— Ты вообще слушаешь, что я говорю?
— Извините.
— Ладно, прощаю, но больше никаких глупостей.
В листве мелькнула птица, присела отдохнуть на ветку.
— Ты должен помочь своему отцу.
