Мы приближаемся к острову, ветер дует с юга, и я спрашиваю капитана, может ли он высадить меня на северном пляже. Он не понимает, зачем мне это нужно, но соглашается. Когда я прошу подождать меня три часа, морской волк вновь пожимает плечами и закуривает. Из старого радио раздается песня со словами «агапи му» — моя любовь.
Я медленно продвигаюсь к самой высокой точке острова. Через некоторое время кожа на затылке начинает гореть. Смертельно хочется пить, по спине стекают соленые дорожки пота. Я уже бывал на этом острове. Я пил вино в его цветах.
Бреду сквозь пурпурное море нарциссов и маков. Пучки цикламенов зовут меня к вершине. Однажды я сказал Саманте, что древние греки называли цикламен хелонионом, потому что его клубни напоминают по форме черепашек. Она поцеловала меня и ответила:
— Мир смеется цветами.
Когда я достигаю вершины, кожа на затылке и плечах покрывается волдырями. Я приближаюсь к солнцу, и цветы уступают место сухой выжженной траве.
Я падаю на колени, затем ложусь на живот, опустив лицо в багровую пыль, и вижу сбегающий вниз по холму цветочный ковер, постепенно теряющий свою яркость.
Я закрываю глаза и чувствую, как по цветам проносится ветер, пролетевший над морем, впитавший его соленую свежесть, собравший все ароматы этого божественного букета. Когда он долетает до меня и наполняет холодом мою рубашку, я вдыхаю память о Саманте.
Если я улечу домой, не повидав Саманту, то ко времени прибытия моего самолета в Лос-Анджелес она станет замужней дамой. Диана в свадебном платье сядет в автобус, а бродяга продаст собранные банки.
Здесь, наверху, на забытом всеми краешке земли, мне нечего терять, и хотя я боюсь теперь больше, чем когда-либо в своей жизни, мне легко, я свободен, я устремляюсь ввысь.
Цветущие в темноте
Посвящается Эжену Атже и Эрику Сати
Несколько месяцев назад Сабоне стал свидетелем ужасной сцены на вокзале — и с тех пор перестал рисовать. Он больше не рисовал голубей, слетающих с уступов музея, и не бродил по самому музею, где любил рассматривать людей, а не картины. После ужасной сцены на вокзале Сабоне часто испытывал непонятную беспричинную тревогу, словно совершил страшное преступление, о котором никак не может вспомнить.
Сабоне всегда умел находить удовольствие в мелочах. Он жил в пригороде Парижа с матерью, а когда та скончалась, решил переехать и начать с чистого листа. С тех пор он вел до крайности унылое, тусклое существование, которому не было видно конца.
С годами Сабоне научился неплохо рисовать с натуры. А затем пришло понимание, что он и сам похож на свои рисунки — вроде бы жив, и в то же время словно не существует.
Окно маленькой квартирки, которую Сабоне нашел после смерти матери, выходило на фонтан со статуей ребенка, изо рта которого выливалась вода. По вечерам тишину в комнате нарушал только шорох перелистываемых страниц да треск огня в камине зимой. Но когда Сабоне остался один, в его душе зародилось дикое и неуправляемое желание. Он надеялся, что случайно — возможно, во время одной из своих долгих прогулок — встретит подходящую молодую особу, присутствие которой скрасит его тоскливые воскресенья и которая будет иногда ужинать с ним после работы в ресторанчиках на оживленной улице Доктора Бланша.
Однако это желание встретить молодую особу, это странное томление, гнавшее его в уличные кафе, сопровождалось столь мощным чувством полной неискренности, что желание, столь приятное одинокой душе, постепенно удалилось, подобно стае редкостных птиц.
Он вернулся к обычной жизни и прожил так около десяти лет, пока однажды не стал свидетелем ужасной сцены на вокзале, где продавал билеты. Странное желание внезапно вернулось, и вскоре у него загорелись глаза при виде девушки, стоящей в витрине магазина. Она была чрезвычайно миленькая, и Сабоне предположил, что по дороге на вокзал проходил мимо нее много раз, но почему-то не обращал внимания.
Сабоне стал замечать за собой и другие странности — он начал разговаривать с птицами и снимать шляпу при виде статуй в саду.
Образ девушки с витрины не шел у него из ума, он носился с ним целыми днями, как курица с яйцом, а когда приходил домой и погружался в сон, видел девушку во сне.
В верхнем ящике комода Сабоне хранил рисунки, которые считал самыми удачными. Если честно, их было всего два: изображение двери с затейливыми ржавыми петлями и рисунок кошки, выглядывающей на улицу из канавы.
Каждую пятницу девушка в магазине была в новом наряде и стояла в другой позе.
Сабоне частенько грезил и на работе, сидя в своей кабинке, где продавал билеты.
— Мсье! — кричали ему пассажиры, и он спохватывался, что в Париже — дождливый полдень, а он сидит в своей клетушке на вокзале и не имеет ничего общего с египетским царем.
Девушка в витрине магазина, которая так занимала его мысли, была ненастоящая, поскольку ей не хватало сердца. Она была сделана из дерева, хотя на большом расстоянии ее легко было принять за настоящую. И по таинственной тоске в стеклянных глазах Сабоне заключил, что она вполне может быть настоящей, потому что верил, что девушки смотрят с тоской и у них есть тайны.
В крошечной квартирке, куда Сабоне возвращался каждый вечер после продажи билетов на станции, не хватало места для двоих, но он надеялся, что девушка как-нибудь поместится, если будет сидеть спокойно.
Перед тем как обратить внимание на девушку в витрине, Сабоне стал свидетелем ужасной сцены на вокзале. Всю ночь он витал в эмпиреях и проснулся изможденным, поэтому утром в своей кабинке за холодным стеклом засыпал на ходу и с большим трудом прочел расписание, в которое следовало внести несколько незначительных изменений в связи с неблагоприятным прогнозом погоды. Вместо этого бедолага в мечтательной беспечности начал рисовать молодую женщину, только что купившую билет и тихо сидевшую на скамейке недалеко от кабинки. Карандаш скользил по бумаге, и вскоре тонкие линии начали походить на человека, а еще через несколько штрихов изображение дрогнуло, словно в рисунок вошла частица души. Сабоне полюбовался наброском, сложил его и бросил в корзину для бумаг, словно ненужную обертку от безвкусного багета.
В начале двенадцатого к женщине подошел невысокий, прилично одетый мужчина, однако не сел на скамейку, а остался стоять. Они разговаривали, и Сабоне стало интересно, что их связывает. Вероятно, старый знакомый рассказывает о своей жизни со времени последней встречи.
И вдруг резкое движение за стеклом вырвало Сабоне из мечтательной задумчивости. Невысокий мужчина сжал руку в кулак и ударил женщину в нос. Затем поправил галстук и хотел что-то сказать, однако его поступок привлек внимание окружающих, поэтому он просто развернулся и зашагал прочь. Женщина не издала ни звука, только приложила к носу кружевной платок, который окрасился в красный цвет. На нее глазели. Какой-то старик звал полицию.
Сабоне бросило в дрожь. Если он выйдет из будки, дверь захлопнется, и он не сможет зайти обратно. Пригласить пострадавшую в кабинку нельзя: если кто-то увидит, его уволят. А его еще никогда ниоткуда не увольняли, и он ни разу в жизни ни с кем не ругался и ни на кого не повышал голос.
