Там, на четырехметровом пространстве, в тесноте да не в обиде, сидят девять молодых людей: семь мужчин, две девушки. Никто не ждет беды, но через восемь минут произойдет страшное.
— Не верите — не надо, — проворчал Юрка Донченко. — Честное слово, видел! Прямо у вершины горы. Небольшой такой огненный шар. Пока вы вылезали, он исчез.
В ответ раздался смех. У Юрки была репутация трепача и выдумщика. Только добрая Люда Коломийцева сказала:
— Это наверно кто-нибудь костер жег.
Но Донченко заступничества не принял.
— Ага, костер. Шар был круглый и двигался!
— Я знаю. Это были огни святого Эльма! — с серьезным видом изрек Саша Копцов, посасывая трубку. Она была не зажжена, курить в палатке не разрешалось, но Саше нравилось держать в зубах мундштук вишневого дерева. В походе он перестал бриться и надеялся, что за две недели обрастет бородой.
Все опять засмеялись. Насмешить эту компанию было нетрудно.
— Нечистая сила! — подхватил другой Юрка, Криворученко. Он был редактором походной стенгазеты. Выводил на тетрадном листе лозунг: «Встретим 21 съезд увеличением туристорождаемости!», подсвечивая себе электрическим фонариком. Для творческого труда слабого света от двух спиртовых ламп было маловато.
— Лучше нечистая сила, чем костер, — веско сказал Максим Зайцев. — Хорошие люди в такой глуши бродить не станут.
Все посмотрели на него, а Зайцев с непроницаемым видом подкрутил мушкетерский ус. Это был мужчина под сорок, намного старше остальных. Сидел он в одной рубашке, холод ему был нипочем.
Сквозь расстегнутый ворот виднелась крепкая волосатая грудь и верх синей татуировки: то ли богатырский шлем, то ли купол церкви.
Максим Зайцев с самого первого дня похода поставил себя наособицу. То ли из-за разницы в возрасте. То ли из-за того, что чувствовал себя чужим в сплоченной компании студентов и выпускников Уральского политеха. Зайцев работал на Усть-Лобзинской турбазе инструктором и в походе участвовал — как шутил сам — «не от безделья, а за зарплату». Ребята про него знали немногое. Фронтовик, четыре ордена. А еще Юрка Донченко, у которого батя раньше служил охранником в лагере, рассказал остальным, когда инструктора не было рядом, что тот, наверное, сидел. Такие татуировки абы кому не делают. Однако Юрка, как уже говорилось, слыл фантазером, и большой веры ему не было.
Подержав паузу, Зайцев подмигнул:
— Спокойно, ботва. Дедушка с вами.
Ему нравилось пугать туристов, но молодежь не испугалась, а заинтересовалась.
— Кто в этих местах может жечь костры? — с любопытством спросил Марат Лебедев. — Охотники? Беркены?
В безлюдных лесах и горах с незапамятных времен обитал скуластый, низкорослый народец. В энциклопедиях его причисляли к малым народностям Севера, хотя точной численности этого охотничьего племени никто не знал. Новорожденных и умерших они не регистрировали, детей от школы прятали, в армии не служили, в больницах не лечились. Жили при советской власти так же, как при царях, — били зверя да пили водку. Ни с русскими, ни с манси не роднились, всё сами по себе: никто им не нужен, и они тоже никому ни за чем не сдались.
Туристы на пути ни одного беркена не встретили. Только на деревьях кое-где попадались непонятные письмена, вырезанные ножом, — переписка лесных обитателей.
— Я слыхал, — оживился Донченко, — будто где-то в горах есть капище Беркен-Чага, ихнего бога. И будто беркены таскают к нему в подношение золотой песок и самоцветы.
— Брехня, — отрезал Зайцев. — Если б беркены умели мыть золото, продавали бы. Никогда такого не бывало. А самоцветов в этих краях нету.
Но Юрке хотелось интересного.
— А еще говорят, здесь по речкам и ручьям добывают золото черные старатели. Из кавказских выселенцев. Кого встретят в лесу — режут.
— Черные артельщики есть, это правда, — солидно кивнул Максим. — Мужики лихие, живут по своим законам. Но зимой какое золото? Все ручьи промерзли. Гуляют старатели в городах, по ресторанам.
В палатке был не такой мороз, как на улице, но всё же минус. Все сидели в свитерах, в шерстяных носках. Обувь была сложена в углу, у железной печки. Перед тем как лечь спать, все надевали валенки или войлочные тапки, но сначала как следует их нагревали. Только печка-самоделка сегодня что-то капризничала. Дежурный по лагерю Коля Шмит провозился с ней битый час и плюнул. Сходил в ближний лесок, сложил у входа в палатку кучу хвороста для завтрашнего костра. По вечерам лыжники питались всухомятку, только разогревали на спиртовке чайник. Зато утром обязательно ели горячее: кашу с тушенкой, бульон из кубиков.
Пока остальные болтали, Шмит трудился. Разложил на клеенке сухари, стал резать корейку. Торопился — по распорядку ужин начинался в десять.
Режим в походе соблюдался строго. С Игорем Долотовым, старшим группы, шутки плохи. Так-то он был парень свойский, веселый, но малость ушибленный общественной работой. Говорил: «Это не просто турпоход, это идеологическое мероприятие. Никаких карт, никаких блатных песен. И железно сухой закон».
Пока разбивали палатку, Долотов один поднялся на утес — установил памятный вымпел в честь XXI съезда КПСС. Звал с собой, но добровольцев зябнуть на ледяном ветру не сыскалось.
Сейчас Игорь сидел и дулся. Не только из-за вымпела.
Его злило, что все так почтительны с Зайцевым. Что бы ни наплел — верят: про беркенов, про черных старателей.
Захотелось тоже рассказать что-нибудь интересное.
— А я вот чего нашел, — вспомнил Игорь. — Глядите.
Достал две длинные тряпки.
— Портянки, что ли? — наморщила нос Люда. — Зачем ты их притащил?
— Передайте-ка мне… — Зайцев внимательно рассмотрел грязно-серые полосы материи. — Это же солдатские обмотки. В начале войны такие были… Нет, ткань другая. Мягче, теплее. Совсем протерлась. Откуда они тут? Главное, недолго провалялись, даже не задубели от мороза. Не иначе, вертолет пролетал, мусор выкинул, ветром разметало.
Снова все, развесив уши, слушали этого пижона, хотя находка была его, Игоря!
Имелась еще одна причина, по которой Долотов глядел на инструктора с ненавистью. Причина эта носила нежное имя Зина и сидела рядом с Игорем. Они все время держались вместе: где он, там и она; где она, там и он.
Но сегодня вечером Зина Добрынина была на себя непохожа. Молчала, нервно ежилась, иногда вздрагивала. Долотову казалось, будто между ними возникла прозрачная непроницаемая стенка. Он почувствовал эту преграду сразу же, как только спустился к палатке с утеса.
— Большая гора вон там (Зина показала в сторону и вверх) называется у беркенов «Гора Мертвецов». Слышите, как она гудит? Всё время гудит, весь вечер.
