— Сволочь, — едва переводя дыхание, прошипел Иван.
— Слышь, Павел, посмотри ему чего-нибудь из таблеток, — распорядился Курносов, присаживаясь на соседнюю кровать. — Вон таблетки на тумбочке.
— Что я должен смотреть? Я что, врач, что ли? — огрызнулся обиженно Павел.
Но Скороходов уже садился на кровати, хоть и бледный, однако же все еще злой.
— Что, Павлуха, переметнулся к этой сволочи, предал старого друга? — глядя на Павла исподлобья, презрительно спросил Иван. — Забыл, как он тебя чуть не убил в восемнадцатом, как он обокрал тебя два раза? А? Что молчишь?
Павел и правда молчал. Потому что в изложении Ивана его с Курносовым отношения выглядели совсем не так, как их представлял сам Курносов. Выходило, что он, старый дурень, предал давнего дружка-товарища, а ради кого? Ради несостоявшегося своего убийцы и дважды вора? И Павел почувствовал, как наливается злостью. Вот хитрая сволочь, как все повернул, как запутал! Он обернулся к Курносову, а тот спокойно сидел на кровати, положив ногу на ногу и криво усмехаясь, смотрел на Скороходова, словно Павла в комнате и вовсе не было. Павла аж затрясло от возмущения.
— Что ты, Лушин, вибрируешь и глазами меня грызешь? — Заметил его наконец Курносов. — Простая ты душа, даже стыдно, что я тогда тебя за врага трудового народа посчитал. Ты ведь не царскую дочку жалел, что на крови народной росла, а просто человека. Но тогда я был слишком молод, горяч, и было для меня только два цвета — красный и белый, а жизнь, она много сложнее оказалась. Вот ты, Скороходов, цвета серо-зеленого, как плесень. Потому что плесень и есть. — Он вздохнул, а Павел, так ни слова и не сказав, опять задумался.
— Ты мне тут про плесень не рассуждай, на тебе две судимости, и никакой ты не герой, а враг народа. А за то, что ты меня перед всеми отдыхающими сейчас опозорил, я тебя к ответственности за клевету привлеку и заставлю извиняться на собрании всего санатория! А то, может, еще и срок организую! Ты, гнида, еще не знаешь, с кем связался! — грозно рявкнул Иван Скороходов.
– Да нет, Вань. Все я о тебе знаю. И даже больше, чем ты себе вообразить можешь, — доставая из пачки новую папиросу и закуривая, проговорил Василий, выпуская в лицо Скороходову струю сизого едкого дыма, так что тот даже поморщился. — Извини, к дорогим сигаретам не привык. А что касается судимости, так меня полностью реабилитировали. Это раз. Доносик твой в моем деле до сих пор болтается. Это два. А еще, и это уже будет три, у тестя твоего, Николая Дмитриевича, — при этих словах Иван заметно побледнел и даже как-то дернулся, — брат был, кадровый военный, так вот его по доносу какой-то штабной сволочи, вроде политрука, в тридцать седьмом расстреляли. Если он, Ваня, о твоих старых делишках проведает, даст он тебе пинка не только из своей квартиры в многоэтажном Доме на набережной, но и из Москвы, и поедешь ты, Ваня, вторым секретарем горкома в какой-нибудь, скажем, Вышний Волочек, и это еще в лучшем случае, а то, может, и простым инструктором райкома. Жена твоя Валя с тобой, конечно, тут же разведется, потому что сытая жизнь у папочки под крылом ей дороже, чем старый неудачник. Дочь твоя старшая и так с тобой не разговаривает, осталась в Ленинграде и даже писем не пишет, не может забыть, как ты через три месяца после смерти ее матери второй раз женился. Сын тоже своей жизнью живет. Так что останешься ты один на старости лет в провинциальной глуши, пить начнешь, печень посадишь и загнешься года через два-три. А потому, Ваня, сиди тихо и не пыли, а то жена твоя Валя может случайно о чем-нибудь догадаться.
Видно, Курносов все правильно изложил, потому что у Ивана даже руки ходуном заходили.
— Ты как, гнида, все вынюхал? Ты что, следил за мной? Урка вонючая!
— Фу, какой слог, а еще партийный работник, — сморщился насмешливо Василий. — Ты вот что, Иван, чем гадать, что да как, верни для начала Павлу медальон, а уж потом мы продолжим нашу беседу, а то он, видишь ли, сильно по этому поводу переживает. А я ему обещал, что медальон к нему вернется, к законному владельцу.
Павел, который все это время хмуро слушал их беседу, пытаясь разобраться, кто из них прав и кто ему друг, встрепенулся и решительно шагнул вперед.
— Верни медальон, Иван.
— Медальон? — протянул Иван, издевательски тараща на него глаза.
Вот тут Павел ясно понял, кто ему друг.
— Верни, Иван. Она мне его подарила. Что бы ты себе ни придумывал. Так что верни, а то хуже будет. Я же и в милицию могу заявить, а Василий вот подтвердит, что ты его украл. — И он бросил короткий неуверенный взгляд на Курносова, но тот молча и твердо кивнул в ответ.
— Ах, вот как? Друга за золотую финтифлюшку продал? Дешево. А ведь ты небось коммунист? Интересно, как в твоей партячейке посмотрят на то, что ты столь самозабвенно хранишь царские побрякушки?
— А ты за мою партячейку не переживай, — осмелел Павел, чувствуя за спиной поддержку Курносова, все же, что ни говори, а мужик он был крутой, рисковый. Да и Скороходова совершенно не боялся. А вот тот — совсем наоборот.
— Нету у меня медальона, на, посмотри! — Неожиданно распахивая рубашку, воскликнул Иван. — Нету.
Павел как громом пораженный смотрел на его голую, покрытую седым волосом грудь.
— Как же… Куда?..
— Да никуда. А чтобы на пляже с вопросами не лезли, — с ленивым спокойствием проговорил Курносов, туша в красной стеклянной пепельнице окурок. — Ты, Паш, к нему в чемоданчик загляни, под подкладочку или в кармашек на молнии, если таковой имеется, — посоветовал он. — С такой вещицей надолго не расстанешься. Невозможно.
Павел полез под кровать.
— Да нет. Не там. — Остановил его Василий. — В коридоре, в шкафу посмотри. Или на шкафу.
Павел стащил со шкафа модный импортный чемодан на молнии и принес в комнату.
Дрожащими от счастья и волнения руками он достал из заколотого булавкой кармана медальон. Тяжелый, отливающий желтым матовым блеском, гладкий, как будто его все эти годы омывали морские волны. Не замечая выступивших на глазах слез и следящих за ним взглядами Курносова с Иваном, он надел цепочку на шею и, ощутив на груди давно забытую теплую тяжесть, прикрыл глаза, испытывая ни с чем не сравнимое чувство блаженства.
— Вернулся, — прошептал он, кладя руку на грудь. — Вернулся.
— Теперь, когда справедливость восстановлена, мы, пожалуй, пойдем, — вставая, проговорил Курносов.
— Что? — истерично воскликнул Иван. — Это все, зачем вы приходили? А как же «святая месть»? Что, карать подлеца и предателя никто не будет? Казнь не состоится? — Его вид был отвратителен и жалок, а эти крики были похожи на вопли юродивого или полоумного.
— Ну, почему же. Состоится. Но медленная, — останавливаясь в дверях, проговорил Василий. — Ты будешь жить и помнить, что я знаю о тебе все, что я в любой момент могу набрать телефонный номер Николая Дмитриевича и сообщить ему, кто же на самом деле его зять. И возможно, я вскоре это сделаю. Но сперва посмотрю, как тебе поживется без медальона. — Он нехорошо улыбнулся, глядя на Скороходова, и, не добавив больше ни слова, вышел из номера.
