– Ты в порядке? – спросила она.
– Со мной все хорошо.
Если бы мама что-то знала, если бы что-то почувствовала, то осталась бы у меня. Но она всего лишь опять пожелала мне спокойной ночи и закрыла дверь.
Я оглянулась и обнаружила на стуле только свой халат, окутывающая меня темнота мерцала так, будто я заново привыкала к ней, рисуя перед глазами фигуру девушки, которой здесь больше не было. Которая убежала, исчезла. Мама спугнула ее.
Я была одна и чувствовала это. Никто не шептал мне в ухо.
Что Шьянн хотела от меня? Только одного. Рассказать свою историю.
И чтобы я ее выслушала.
30
Родители Шьянн сообщили об ее исчезновении в конце января, около года тому назад, сказав, что она сбежала. «Девушка-подросток сбегает от соседских хулиганов», – писали в интернете. «Подвергшаяся издевательствам девушка-подросток до сих пор не найдена».
К поискам были привлечены «эксперты» по буллингу, из тех, кто обожает, красуясь, разглагольствовать на телевизионных ток-шоу о захлестнувшей школы эпидемии насилия. Усугубляемой соцсетями и технологиями вроде камер в телефонах.
Взяли интервью у директора школы, где училась Шьянн, и у некоторых учителей. Одна девица заявила перед камерой, что понятия не имеет, кто и что вытворял по отношению к Шьянн. «Понять не могу, что с ней случилось», – заявила она 4-му и 11-му каналам. «Никто ее не трогал. И почему только она сбежала, без каких-либо на то причин?» Она улыбнулась тщательно выверенной улыбкой, и мне захотелось сунуть руку в телевизор и как следует вмазать ей.
Никто, кроме меня, не знал, что произошло с Шьянн после побега.
Если бы она спланировала все получше, то не стала бы убегать зимой. В конце января в Нью-Джерси часто дуют холодные ветры, они забираются под штанины и заставляют глаза слезиться. Снег в городах быстро становится серым, и создается впечатление, будто он падает с небес уже таким. Возможно, белым он бывает только в небольших городишках, в книгах и в рождественских фильмах – где его делают из ваты. Здесь же обочины были грязно-серыми, а мостовые ледяными, так что если попытаешься побежать по ним, то непременно поскользнешься и упадешь.
Если бы Шьянн могла продержаться зиму и, опустив голову, не придавать значения тому, что о ней говорят, то пустилась бы в бега весной, когда уже тепло, но жара еще не вступила в свои права. Поблизости от ее дома было немало запущенных участков земли позади таунхаусов, и если у человека нет денег, чтобы сесть на поезд и уехать, он вполне может перекантоваться там, не будучи обнаруженным. Если бы только она знала об этом.
Вдоль заборов росли густые кустарники, а деревья отбрасывали тени. Никто в здравом уме не возвращался сюда – никто, кроме дилеров, прячущих здесь наркотики, и бродяг, приходящих переночевать, – но она умудрилась прижиться на одном заброшенном клочке земли, соорудив себе на дереве жилье из вьющихся растений, старой фанеры, автомобильных покрышек и маскировочных сетей – так ее было совершенно не видно с земли.
Иногда какая-нибудь парочка забредала в эти места, чтобы потрахаться, но, сделав свое дело, быстренько убиралась восвояси. Копы здесь не объявлялись. Объявлялись бродячие собаки, а также замызганные кошки, но она просто сбрасывала их вниз, если они забирались на дерево.
Она спускалась из своего убежища только по ночам, чтобы раздобыть еду. Просыпаясь ночью – в доме на дереве посреди большого города, – она открывала глаза и видела покрывало звезд. Никто не мог забрать у нее этого. Там была целая Вселенная – доказательство того, что жизнь существует и за пределами этого мира. И каждую ночь она вспоминала случившееся.
Ей нужно было убежать весной, если бы она могла подождать.
Но она не могла ждать.
У Шьянн были на то свои причины, и она не делала из них секрета. Она оставила родителям записку:
«НЕ МОГУ больше выносить этого!
Как мне заставить вас услышать меня!
Я НЕ вернусь в эту школу!»
Но записку не могли найти четыре с половиной дня, потому что ее маленький брат скомкал ее и засунул в игрушечный грузовик. И только когда игрушка перевернулась и ее содержимое вывалилось наружу, мама Шьянн узнала почерк дочери, расправила лист бумаги и наконец прочитала письмо.
Дело в том, что Шьянн, прежде чем покинуть задний двор, долгие часы провела, глядя в окна дома своего семейства. Там, рядом с тем местом, где стояли мусорные баки, был сарай, куда практически никто никогда не заглядывал. И свою первую ночь вне дома Шьянн провела рядом с ними. Она свернулась клубочком, оставив снаружи только глаза, и то и дело вставала и выглядывала из сарая – опять же посмотреть на окна родителей на втором этаже. Они понятия не имели, что она совсем близко. Мама могла выкрикнуть ее имя из окна, она опешила бы и отозвалась: «Да, мам?»
Утром она покинула сарай. Но теперь, когда ее не было дома целую ночь, она боялась возвращаться. Часть ее хотела вернуться, но когда она подошла ближе к мусорным бакам, то услышала знакомые голоса – это были ребята из ее квартала. Она представила, что они опять чем-нибудь запустят в нее, скажем, бутылкой. Или каким-то уличным мусором. Или яркими шариками леденцов, маленькими и твердыми, как градины. Если подержать такие шарики в горячих потных кулаках, то их оболочка подтает, и они оставят следы на одежде, как после игры в пейнтбол. Оранжевые, коричневые, синие, зеленые, красные; самые большие и темные следы оставались там, где было больнее всего.
Она была готова выйти, но услышала эти голоса. И она знала, что если покинет свое убежище, если вернется домой и в школу, в нее полетят вещи похуже. Гораздо хуже. И она не выдержит. Они смогут бросать в нее что угодно, завалить ее содержимым мусорных баков, а она будет просто лежать, позволив похоронить себя под этими отходами. И Шьянн придет конец.
Вот почему она не могла вернуться.
Вторую ночь она пролежала без сна в старом складском помещении, а следующую – в доме, подлежащем сносу. Висячие замки там были сбиты, и туда мог войти любой. Ее иллюзии насчет того, что последние месяцы перед тем, как ей исполнится восемнадцать, она проведет на заброшенном участке и будет спать на толстом дубе, где никто ее не потревожит, потерпели крах, когда наступили холода.
Там, где она пряталась, отопление и электричество обычно не работали, потому что городские власти отключили их. Она сидела в темноте, и ее била дрожь. Она, как умела, старалась сохранить тепло, но зимние ночи были длинными. Гораздо длиннее, чем она это себе представляла. И она не знала, сколько еще ночей способна выдержать.
Последнее, что она запомнила, было вроде как сном. Ее глаза закрывались, холод проникал до мозга костей, и ей чудилось, будто о ней говорит весь город. Но люди не издевались, на этот раз она слышала о себе только приятные вещи. Мэр города упрятал бы их за решетку, если бы они не сделали этого.
