– У меня есть общее благословение. Так что можете начинать, за священниками бегать не нужно. Да и обед сейчас у них.
Пол в храме, если есть желание, лучше мыть без перчаток. Это жертва и почти эротическое наслаждение. Кожа на руках потом очень быстро восстанавливается, проверено последующим опытом. Однако если мыть полы в храме – работа, то без перчаток не обойтись. Обозрев восковые пятна, снова подошла к Татьяне и спросила про уксус. Потому что уксус немного растворяет воск, и его пятна как бы сами отскакивают от поверхности, на которую налипли. Татьяна безмолвно провела в подсобку и достала столовую бутыль, девятипроцентный. Отлично, эссенция не нужна. Но вот откуда в этой подсобке уксус? Наличие такой простой вещи, как уксус, порадовало: значит, есть люди, понимающие толк в веществах. Татьяна сказала вдруг:
– Бог дал. Ее для трапезной купили.
Что воск уйдет от уксуса – это наверняка.
Отец Феодор появился в храме сразу после обеда. Ему нужно было что-то в алтаре. Или кому-то назначил встречу. Как потом оказалось – чемпионке по бобслею. Но как только он появился, все, кто мыл, чистил, выскребал, расставлял, бросились к нему.
У меня так быстро не получилось. Рукоять швабры была выше меня и довольно тяжелой. Видимо, швабру делал мужик для мужика. Эта рукоять стукнула меня по темени, платок съехал на глаза, волосы упали.
В этот момент отец Феодор остановился рядом: мол, что тут случилось.
– Ма-ма работу нашла, – с запинкой сказала, спрятав рукоять под мышку и чинно сложив ладошки, – благословите!
Отец Феодор хотел отпрянуть, но, видимо, вспомнил: нужно сделать благочестивую мину. Крутанул своими голубыми глазами, воскликнул:
– Мама!
И благословил.
В поликлинике ожидала катастрофа. Предыдущий начальник ВТЭК ушла на повышение квалификации. Новая пользовалась репутацией стервы, как стало ясно из разговоров в очереди.
– Однако если вы ей понравитесь, она вам поможет.
И точно, новая начальница оказалась среднего роста, лет пятидесяти, фигуристой и не полной еще блондинкой, с помадой светло-красного цвета, что очень ей к лицу, а это меня сразу расположило.
– Ну вот что вы мне рассказываете. Вы же здоровая женщина!
Затем, уже резко и окриком:
– Иди и собери вот еще такие справки.
Как не в Бога блаженная, открыла рот, да так и осталась – сказать нечего было. Слезы потекли обильно и сразу, левая рука вздрогнула несколько раз, очень захотелось в туалет, причем было непонятно: уже помочилась или еще нет.
Дверь в кабинет нагловато приоткрылась, в проеме возник абсолютно лысый двухметровый инопланетянин с ручками и ножками, скрюченными, видимо, вследствие употребления русской анестезии.
– Вера Паллнна, – просительно начал он.
– Что тебе, Антонов?
– Вот, принес. – Инопланетянин почти робко подошел к столу, положил на него бумагу и исчез.
– Вот Антонов, например, – сказала начальница, обернувшись ко мне. – Он же абсолютный алкоголик. Но делает все, как я скажу. Потому у него и инвалидность бессрочная.
В этой надменной фразе было столько человеческого, что поняла сразу: группа будет. Оставались еще некоторые вопросы, вброшенные в меня матерью: деньги, услуги. Чем, например, помочь поликлинике.
– Дура, – спокойно ответила начальница, выслушав. – Это кто, старшая сестра, что ли, у тебя в недвижимости? Так бы сразу и сказала. И запомни: никогда не предлагай сама денег. Во-первых, ты не умеешь. Во-вторых, эта твоя сестра не имеет таких денег, чтобы кардинально личные соцпроблемы решать, по тебе видно. В-третьих, этим ты нас обижаешь. А справки принесешь. И запомни: делай все, как говорю, иначе…
Через неделю дата комиссии была назначена. До того почти каждый день вставала в восемь утра, возвращалась примерно в восемь вечера и выслушивала от стервы со светло-красной помадой за десять минут визита только: за кого ты меня считаешь? уйди! ты здорова.
Приближался Покров. Осень поднялась до аномальных плюсовых температур, листва утомленной медью крепилась к ветвям и не хотела их покидать. Шли душные теплые дожди.
Мать уходила к представителю каждый день, действительно как на работу, приходила с отекшими ногами, долго жаловалась и невероятно много ела. Почти сразу же после еды засыпала, и ничего с этим поделать нельзя было. Глаза у нее заплыли: две водянистые точки, почти без блеска. Не потому, что ухудшилось зрение, а от усталости и тоски. Смотреть на нее, особенно когда оденется в новое или просто опрятно, невозможно было. Такой тоски ни у одного человека ни до, ни после не видела. Как будто из нее вынули душу, а что-то другое вложить забыли. Ее присутствие выматывало, вызывало болезнь, раздражение, и все это нужно было перемалывать словами молитв. Вскоре ощутила, что тоже дала усадку, как сугроб в феврале на солнышке. Демоническое выражение лица сменилось на ожидающее и глуповатое.
Рисовала чем можно и на чем можно. Из отпускных «Рогнеды» купила несколько холстов на ярмарке возле ЦДХ, там же – масло и кисти. Растворитель – в ближайшем хозяйственном. Пока матери не было, держала нараспашку окна и рисовала. Не зная толком техники, врезаясь в материал как в хлеб. Иногда лачила и подмалевывала поврежденные места мебели, даже покрасила рамы титановыми белилами. Если было не до масла – рисовала карандашами по картону. Из-под рук показывались лица, но в основном – детали одежды.
Белка отвечала на звонки сумрачно и редко. Закончить коллекцию одежды она решила намертво, но денег не хватало, и еще висел немаленький долг. Приезжала к ней вечерами, часто – после храма, и до полуночи ползала, помогая кроить, сметывать, примерять. Коллекция – летняя, платьевая – получалась изумительной и буквально сладостной, как мороженое. Но ни коллекции, ни Белке ничего не светило. Однажды приехала – и обнаружила Белку пьяной до положения риз.
– Я теперь работаю этой. Вакумуировщицей! – заявила она. – Колбаску там, рыбку загружаю в вакуумный аппарат. Загружу сырье, достану нарезку – и готово! Но ты бы есть этого всего не стала, если бы видела.
Когда разложила купон для нового платья, Белка оживилась.
– Виноград лучше.
А то. Она сама сняла эти гроздья изабеллы на льняной скатерти.
В отчаянии от того, что все снова и по всем направлениям разваливается, позвонила Ванечке. Он, как оказалось, соскучился, хотя и был (заочно) раздражен моим оголтелым православием. Выбрала почти школьное стоячее кафе на Пушкинской, перед встречей купила в церковной лавке небольшой медальон с Владимирской иконкой и цепочку. Тогда все эти вещи, вышедшие на свободу, казались трогательными и доверчивыми. Очень их полюбила. Ванечка, конечно, понять не мог, что лет пятнадцать еще назад такой медальон в поликлинику надеть нельзя было, потому что доктор мог настучать, а стук – иметь огромные последствия для пациента.
– И что, ты хочешь загнать меня под юрисдикцию Богоматери? – сказал Ванечка, увидев подарок.
