Мне показалось, что света на кухне мало. Белка, скорее всего, и без меня знала, что света мало, но аппаратура у нее была отличная, с внешней вспышкой и особым щитком для коррекции. Однако меня поднял веселый ток, шмыгнула в комнату. Эйнштейн мирно спал на своем уютном диванчике, а в головах у него находилась аккуратная настольная лампа. Осторожно отключила ее от сети и принесла в кухню, Белке.
– Вот свет.
– Ура! – Белка сразу же определила место для лампы, поставила туда, а затем уже мы вместе стали пытаться как-то подключить ее к удлинителю, который неожиданно оказался коротким.
– Давай, давай!
У Белки в сумке нашелся виски. Налила немного мне в стакан. Анна смотрела на возню с удлинителем с нежностью и почти с отвращением.
– Фу, какие нежные влюбленные!
Наконец лампу подключили. Мысль о коллекции с фруктовым принтом мне запала. Платье с пышной юбкой. Как хочу платье с пышной юбкой.
– А там будет пышная юбка, привет нью-лук?
Белка даже отложила фотоаппарат.
– Ты что-то понимаешь в фэшн?
– Нет, только немного в крое. Но нью-лук обожаю.
– Ты-то мне и нужна!
– Но я еще лежу в больнице!
Возвращалась в комнату на крыльях вдохновения и благодати. Такая встреча! В день причащения, в праздник!
Дома пахло рыбой. После путешествия по монастырям мать стала есть неимоверно много и как-то особенно внимательно. Смотреть на это не могла – но не могла и плакать.
В восемь утра в понедельник прибежала в больницу. Успела ровно к завтраку и утреннему обходу. Доктора, который вел меня весной, не было, как оказалось, болеет. Моим ординатором была тихая, худенькая, но фигуристая женщина, которая как-то сразу прочитала мои болевые точки. Ударила молоточком, свирепо и точно:
– Здесь тянет?
Еще бы.
– Не болит, а именно тянет?
Ну да.
– А ну смотри на меня, вот так, сюда. Ты не води глазами, а смотри сюда, чтобы я видела его. Есть. Горизонтальный.
Что есть, не знаю, но в глазах двоится.
– И поясница болит?
Болит.
– Выпей две таблетки но-шпы.
Хорошо, что она пока есть. А вообще денег на лекарства нет.
После обеда, когда немилосердно склонило в сон, появилась сияющая Белка с папкой и утащила на улицу. Сели на скамейке у входа, под еще зелеными кустами чубушника. В папке оказались рисунки одежды для коллекции. И примерные выкройки. В крое понимала меньше, чем сказала Белке. Но была абсолютно уверена, что глаз есть.
– Я хочу вот, вот и вот, – показывала Белка. – Насколько скоро мы вместе сможем это хотя бы сметать?
– Сможем, – уверила я, – например, в воскресенье вечером.
– Надо бы скорее.
Если уходить из больницы во второй половине дня до ужина, можно сделать много. Но отлучки вызовут гнев Соломонихи, которая честно сидит в своем кабинете до семи вечера. Однако рискну.
– Попробуем.
Заболевание мое было еще на той стадии, когда разница между самоощущением в закрытом помещении и на улице не очень ощутима. И этим нужно воспользоваться. В этот же вечер, ссорясь и ненавидя друг друга, мы с Белкой сметали первое платье.
Платье из хлопка-купона с фруктовым принтом выглядело перевернутой рюмкой с чуть завышенной талией. Тогда фруктовый принт был шоком. Носили горох и мелкие цветочные принты. Уже не первый год, и, кажется, это могло продолжаться долго. Сочные цвета и крупный рисунок казались чем-то вульгарным. Активно продвигались кардиганы, кислотные цвета и ужасные короткие рукава, типа девичьи, которые не показывали красоту рук и не скрывали их недостатки. Платье, придуманное Белкой, было без рукавов, на широких бретелях и со скромным корсажем. Но клубничный фруктовый принт сводил с ума. Нужна была подходящая женщина для того, чтобы его показать. И темные очки-кошки, в стиле шестидесятых. И розово-пепельные колготки, а не эта бронзовая «омса», на которую жалко денег. Мы праздновали. Белка налила виски, выпили.
– Будет плохо даже от глотка. Но все равно.
Внутри меня, то есть внутри пластикового платья и случайной на него накидки, поднялся плотный стройный ток. Жизнь. Это как попали по центру после долгого обстрела периферии. Доза есть, она уже внутри. На секунду показалось, что вместе с нами сидит Никита и с интересом рассматривает все эти игольницы и лоскутки, разметавшиеся в чувственном хаосе по кухне Белки.
Нужно было возвращаться в больницу.
– А тебе будет задание, – задержала меня Белка и дала пакет – обычный, «лаки страйк». Как я не любила это черно-красно-белое убожество в оформлении. Но другой пакет был с тюльпанами, а это было еще хуже.
– Здесь детали другого платья, из того же купона, но с более темным фоном. Сметай, прикинь, как и что. У меня сомнения по поводу рукавов.
Рукава однозначно не нужны.
На улице оказалось намного холоднее, чем думала. Из верхней одежды на сезон – только секонд-хендовские пальто. Их нужно отпаривать и гладить. Но сначала – привезти от поэта. Или уж никуда от него не уезжать? Однако в моей голове возникла Анна и сказала:
– Батюшка так старается собирать семьи!
И позабыла, что Эйнштейна Анне отец Феодор так и не собрал. Решила переехать в комнатенку, где жила мать. Чтобы жить православной дурой в семье. Попробую. Не настолько далека от этого образа.
Синяя от холода, вбежала в палату, вскипятила в банке воду крупным советским кипятильником, залила пакетик «Бодрости». Добежала до сортира, выстирала шампунем «Нивея» белье, переоделась, чай заварился. Напилась, обварив рот, чая с печеньем курабье, поглядела, сытая, в окно и заснула. Спать девять часов и проснуться в семь без напряжения. Какое блаженство.
Во вторник Соломониха делала обход, подошла и коварно-ласково заговорила. В пятницу нужно готовиться к новой МРТ, а в понедельник – адью. И – в поликлинику. Может, там дадут бегунок – направление на ВТЭК. Соседки по палате оживились. Стали вспоминать, кому и как давали группу, а кто отказался. У той, которая отказалась, была своя небольшая гордость и небольшая работа. Это была очень худощавая женщина с редеющими волосами с одной стороны, что она как-то показала. Эта женщина ухаживала за больным отцом. Тогда же впервые вживую услышала слова «пролежни» и «долгит». Подумала, что пролежни мажут долгитом. Долгитом женщина мазала постоянно ноющую шею. Те, кто группу получил, не жаловались на ежегодные госпитализации: мол, после больницы все равно лучше, да и от дома отдохнешь. Как я их понимала. Одна была кавказской наружности, учительница математики, и, судя по всему, хорошая учительница.
– Муж мне говорит: вы в церкви из одной ложки едите. Потому ты и болеешь. А я отвечаю, что, если бы из этой ложки не ела, умерла бы.
