Еще примерно три миллиона лет назад предки человека разумного были в основном вегетарианцами, бродили стадами с места на место, собирая фрукты, клубни и прочую растительную пищу. Их мозг был лишь немного крупнее, чем у современных шимпанзе. Но спустя менее полмиллиона лет на Земле уже жили люди прямоходящие – Homo Erectus. Они устраивали защищенные стоянки, умели поддерживать огонь. Такую стоянку можно сравнить с гнездом. Оттуда выходили группы охотников, возвращавшиеся домой с пищей, в частности, с большим количеством мяса. Их мозг значительно увеличился, заняв промежуточное положение между мозгом шимпанзе и современного человека. Эта тенденция началась, вероятно, на один-два миллиона лет раньше, когда наш более древний предок Homo habilis стал все активнее обогащать свой рацион мясом. По мере сплочения групп, совместного строительства жилищ и охоты у древних людей развивался социальный интеллект – и одновременно мозг, в частности, те области префронтальной коры, которые отвечают за память и логические рассуждения.
Вероятно, именно на этом этапе, в эпоху человека умелого, возник конфликт между двумя видами отбора: индивидуальным, связанным с конкуренцией внутри групп, и групповым, происходящим в противоборстве между группами. Вторая разновидность отбора способствовала развитию альтруизма и взаимопомощи среди всех членов группы. В такой группе зарождались примитивная мораль и чувства совести и чести. Конфликт между двумя этими силами можно лаконично выразить так: внутри группы эгоисты берут верх над альтруистами, но группы альтруистов оказываются сильнее, чем группы эгоистов. Далее я рискую скатиться в чрезмерное упрощение, но все же переформулирую эту мысль еще раз: индивидуальный отбор стимулировал грехи, а групповой – добродетели.
Вот почему человек стал заложником вечного конфликта, обусловленного нашей праисторией, а именно – многоуровневым отбором. Мы находимся во взвешенном состоянии, постоянно колеблясь между двумя противоположными силами, которые нас и сформировали. Вряд ли мы сможем целиком уступить одной из этих сил, даже если бы это идеальным образом решило все наши социальные и политические неурядицы. Если бы мы полностью отдались инстинктивным стремлениям, проистекающим из индивидуального отбора, общество распалось бы. В то же время, покорившись давлению группового отбора, мы превратились бы в безгрешных биороботов – можно сказать, в гигантских муравьев.
Этот вечный конфликт – не испытание, ниспосланное Богом человеку. Не происки Сатаны. Просто так сложилось. Возможно, конфликт – единственный во Вселенной возможный путь развития интеллекта и социальной организации человеческого уровня. Когда-нибудь мы научимся уживаться с нашими врожденными противоречиями и, вероятно, даже не без удовольствия будем рассматривать их как основной источник нашей креативности.
II. Единство знаний
Хотя две основные ветви знания – гуманитарная и естественная – совершенно по-разному подходят к описанию человека, обе они возникли из одного и того же источника творческой мысли.
4. Новое Просвещение
Выше мы рассмотрели биологические истоки человеческой природы и пришли к выводу, что огромную роль в развитии человеческой креативности сыграл неизбежный и необходимый конфликт между индивидуальным и групповым естественным отбором. Объяснение этого явления предполагает единство, которое открывает перед нами следующий этап нашего путешествия. Итак, будем исходить из того, что у точных и гуманитарных наук общий базис. В частности, естественные причинно-следственные связи имеют определяющее значение для всех наук. Вероятно, вы узнаете такую парадигму – ведь западная культура ее уже проходила. Эпоха, в которую доминировали такие взгляды, именовалась Просвещением.
В XVII–XVIII веках идея Просвещения господствовала в интеллектуальных кругах Запада. В те времена эта идеология была локомотивом цивилизации; многие даже усматривали в ней судьбу человеческого рода. Казалось, ученые вот-вот смогут объяснить тайны Вселенной и человеческой природы, опираясь на законы естественных наук (тогда естественные науки обозначались собирательным термином «натурфилософия»). Деятели Просвещения верили, что великие ветви познания удастся соединить непрерывной сетью причинно-следственных связей. После этого, полагали интеллектуалы, все знания будут строиться лишь на основе фактов и логики, из науки удастся изгнать всякие суеверия. В результате должно было сформироваться такое общество, которое величайший из предвестников Просвещения Фрэнсис Бэкон назвал в 1620 году «Царство человека».
В основе научного поиска, развернувшегося в эпоху Просвещения, лежало убеждение, что сам человек без чьей-либо посторонней помощи может узнать все, что следует знать. Через знание человеку придет понимание всего и вся, а через понимание – возможность принимать гораздо более осознанные решения, чем когда-либо ранее.
Но к началу XIX века эта мечта померкла, а бэконовское царство человека так и не наступило. На то было несколько причин. Во-первых, хотя скорость совершения научных открытий экспоненциально росла, результаты научной деятельности никак не приближали общество к идеалу, нарисованному мечтателями эпохи Просвещения. Во-вторых, такое несоответствие желаемого и действительного позволило основателям романтической традиции в литературе (среди них были величайшие поэты своего времени) отвергнуть предпосылки просвещенческого мировоззрения и искать смыслы в других, более личных сферах. Наука заведомо глуха к тому, что люди чувствуют в глубине души и выражают в произведениях искусства. Многие считали, что расчет только на естественно-научные знания ведет к обеднению человеческого потенциала (впрочем, так полагают и многие наши современники).
На протяжении следующих двух столетий и вплоть до наших дней естественные и гуманитарные сферы почти не пересекались. Разумеется, некоторые физики увлеченно музицируют в струнных квартетах, а литераторы пишут книги, где восторгаются чудесами природы, пока еще не познанными наукой. Но две эти культуры (как их стали называть в середине XX века) считались в основном несовместимыми, разделенными глубокими противоречиями, укорененными в разуме и, вероятно, неотъемлемыми от человеческой природы как таковой.
В любом случае в течение нескольких веков после заката Просвещения было просто некогда думать об унификации естественных и гуманитарных наук. Поток информации все время нарастал, и наука, пытаясь приспособиться к этому процессу, постоянно дробилась на все новые дисциплины, которые в последнее время стали возникать как грибы после дождя. В свою очередь, изящные искусства продолжали расцветать блестящими и причудливыми фантазиями. Мало кто предпринимал попытки возродить философские поиски, которые казались старомодными и безнадежными. Но идеи Просвещения не были признаны несостоятельными. Они не погибли, о них просто забыли.
Стоит ли возобновлять путь к идеалам Просвещения именно сейчас, и есть ли у нас шансы достичь их на этот раз? Да, поскольку сегодня наши знания значительно обогатились и цели Просвещения кажутся гораздо более достижимыми, чем в эпоху первого расцвета просветительских идей. И еще потому, что решение многих современных проблем зависит от улаживания межрелигиозных противоречий, примирения неоднозначных моральных принципов, совершенствования тех явно ущербных основ, на которых зиждутся экологические движения, и (самое главное!) выяснения смысла нашего существования.
