Можем взять другой пример. Вы скажете: «Если я выберу эту экономическую политику, в стране наступит депрессия, а я не хочу, чтобы это случилось». Стоп. Понимание того, что в стране наступит депрессия, еще не говорит о том, что вам это не нужно. Нужно еще рассудить. Возможно, ощущение власти, которое вы получите, или последующая польза для страны покажутся вам гораздо важнее тягот народа. Возможно, кто-то при этом пострадает, а кто-то нет. И потому в итоге следует вынести суждение в зависимости от того, что важнее – отдельные люди или жизнь в целом. Надо проследить отдаленные последствия – и вот тогда уже можно говорить: «Да, я этого хочу» или «Нет, я этого не хочу». Тогда суждение будет иметь совсем другую суть. Понятия не имею, как знание того, что произойдет, поможет решить, хотим ли мы самых отдаленных последствий. И потому я считаю, что нельзя решать вопросы морали научными методами и что эти вещи не взаимосвязаны.
Теперь о вдохновении – третьем аспекте религии, и этот вопрос подводит меня к главному вопросу, который я хочу задать всем, потому что сам не знаю ответа. Сегодня источник вдохновения, источник силы и поддержки в любой религии тесно связан с ее метафизическим аспектом. То есть вдохновение приходит благодаря труду для Бога, благодаря подчинению его воле и так далее. Такого рода эмоциональная зависимость, сильное чувство, что вы поступаете правильно, ослабляется, стоит лишь возникнуть малейшему сомнению в существовании Бога. Значит, если вера в Бога недостаточно сильна, данный способ подпитки вдохновением не работает. Я не знаю решения этой проблемы, проблемы поддержания истинной ценности религии как источника силы и отваги для большинства людей, – при том, чтобы не требовалось абсолютной веры в ее метафизическую систему. Можно попробовать придумать для религии метафизическую систему, с постулатами которой наука пребывала бы в полном согласии. Но, наверное, невозможно найти такую всеохватную науку, которая рискнет заглянуть в неизвестное и заранее ответить на все вопросы так, чтобы в конечном итоге все ответы оказались верными. Если мы будем требовать абсолютной веры в метафизический аспект, без конфликта никак не обойдется; я не понимаю, как поддерживать ценность религии в качестве источника вдохновения, если мы в этом аспекте сомневаемся.
Западный мир, на мой взгляд, опирается на две великие традиции. Первая – дух научного поиска, жажда проникнуть в неведомое, причем неведомое для этого следует признать неведомым, то есть необходимо согласиться, что во Вселенной есть неразгаданные тайны, согласиться, что мы многого не знаем. Говоря кратко: смирить свой разум.
Вторая традиция – христианская этика: в основе наших поступков лежат любовь, всеобщее братство, уважение к личности, смирение духа.
Эти две традиции логически взаимосвязаны. Но чтобы следовать идее, помимо логики нужна смелость. Если люди возвращаются к религии – к чему они возвращаются? Является ли современная церковь местом, где человек, сомневающийся в Боге, получит утешение? Или более того – человек, не верящий в Бога? Даст ли современная церковь поддержку, оценит ли важность таких сомнений? И разве до сих пор мы не поддерживаем одну из этих традиций непременно за счет другой? Где нам черпать вдохновение для поддержки этих двух столпов западной цивилизации так, чтобы они стояли рядом в полной своей мощи, не боясь друг друга? Не знаю. Но это лучшее, что я могу сказать про отношения науки и религии, религии, которая была и остается источником моральных ценностей, равно как и вдохновляет на следование этим ценностям.
Сегодня, как и раньше, налицо конфликт между народами, особенно конфликт между двумя великими державами – Россией и Соединенными Штатами. Я настаиваю, что мы не можем быть уверены в наших ценностях. У разных людей разные понятия о том, что хорошо и что плохо. Если мы не уверены в наших понятиях плохого и хорошего, как можем мы выбирать в этом противостоянии? В чем оно состоит? Капиталистическая экономика против экономики, управляемой государством, – точно ли мы знаем, кто прав, и так ли уж это важно? Мы должны сохранять неуверенность. Мы можем быть почти уверены, что капитализм лучше, чем государственный контроль, но и у нас есть свои рычаги государственного контроля. У нас есть 52 % – наш подоходный налог корпораций.
Существует спор между религией, которую представляет наша страна, и атеизмом, который как бы представляют русские. Две точки зрения – а это лишь точки зрения – и никакого способа выбрать. Есть проблема человеческих ценностей или государственных ценностей; вопрос, как бороться с преступлениями против государства, – на этот счет существуют разные точки зрения. Так есть ли и вправду конфликт? Быть может, диктатура постепенно движется к демократической вседозволенности, а демократическая вседозволенность – к диктаторскому правлению?
Мы не уверены – значит, конфликта нет. Прекрасно. Только я думаю иначе. Думаю, конфликт точно есть. Россия опасна, поскольку считает, что решение всех человеческих проблем уже известно – все усилия нужно направлять на благо государства, и это означает: никаких новых решений. Человеку не позволено развивать его потенциал, его способность удивлять, его индивидуальность; не позволено находить новые решения для трудных задач, вырабатывать новые точки зрения.
Правительство Соединенных Штатов создавалось с идеей, что никто не знает, как создать правительство или как править страной. В результате возникла система, дающая возможность управлять даже тому, кто этого не умеет. А чтобы добиться такой системы, нужно допустить такое государственное устройство, как у нас, где будут развиваться, пробоваться и отбрасываться самые разные идеи. Создатели Конституции понимали ценность сомнения. В век, когда они жили, наука развилась уже в достаточной мере, чтобы показать, какие возможности, какой потенциал несет неуверенность и как важна свобода поиска. Ваша неуверенность означает, что однажды найдется другой путь. Свобода поиска – это шанс. Сомнения и споры необходимы для прогресса. Правительство Соединенных Штатов в этом отношении новое, современное, оно – научное. Там, конечно, тоже много чего бывает. Сенаторы продают свои голоса, споры заходят слишком далеко, лоббирование не дает меньшинству себя проявить, и так далее. Правительство США не очень хорошее, но оно, за исключением, возможно, английского, самое удовлетворительное… хотя и не слишком хорошее.
Россия – страна отсталая. Нет, в техническом отношении она развитая. Я уже описал разницу между наукой и технологиями. К сожалению, технический прогресс может уживаться с гонением на новые идеи. Это, во всяком случае, проявилось при Гитлере, когда новые науки не развивались, а ракеты все же строились, и ракеты можно строить и в России. Грустно признавать, но технический прогресс, применение наук могут иметь место и в несвободном обществе. Россия – отсталая страна, поскольку там не дошли до мысли, что у власти правительства есть предел. Большое открытие англосаксов – они не единственные об этом подумали, но мы рассматриваем позднейшую историю борьбы за идею, – что власть правительства можно ограничить. В России не допускается свободная критика. Мне скажут: да, они критикуют Сталина. Но только в определенной форме. Только до определенной степени. Так, может, нам воспользоваться нашим преимуществом и самим покритиковать Сталина? Почему бы не обсудить все неприятности, которые нам доставил этот господин? Почему мы не назовем опасности, которые могут идти от правительства, взрастившего в себе такое? Почему не проведем аналогии между сталинизмом, который критикуется в России, и событиями, которые там же, в России, тем временем продолжают происходить? Ладно, ладно…
