Деревья, наконец, расступились, и компания вышла на опушку. На пне никто не сидел. И вообще никого не было.
– Ну, что я говорил! – удовлетворенно сказал Петька. – Нет гуся!
В тот же миг неподалеку гоготнули, и из-за ближайшей сосны выбрался Евлампий Харлампиевич.
– Харли, миленький, тебя кто-то обидел? – запричитала Катюха.
Вид у того и впрямь был помятый. Белые перья взъерошены, а на длинной шее появились даже залысины, словно кто-то начал гуся ощипывать да бросил.
Горестно стеная, Катька обвила шею гуся руками, принялась приглаживать перья. Евлампий Харлампиевич издал самый натуральный вздох, положил голову хозяйке на плечо и страдальчески прикрыл глаза. Даже Вадьке стало его жалко. Он протянул руку и смущенно погладил гуся по голове, по могучему клюву. На ладони остались розоватые пятна. Вадька поднес ладонь к носу, принюхался:
– Люди, да у него клюв в крови! Харли долбал кого-то!
Вадька присел возле гуся на корточки.
– Харли, кто тебя так? А ты кого? И где Бомбина?
Евлампий Харлампиевич оторвался от Катьки, гоготнул грозно, но и торжествующе, и вытянул вверх шею. Ребята задрали головы.
Высоко-высоко в сосновых ветвях, крепко прижавшись к шершавому стволу, охватив его ногами и руками, сидела Бомбина.
– Очуметь, – тихо сказал Вадька. – Как она туда залезла?
– А ты на брюки ее погляди, – давясь от хохота предложил Сева.
Вадька посмотрел. Хотя, собственно говоря, смотреть было не на что – брюк на Бомбине почти не осталось. Вместо них висели грязные неопрятные лоскуты, из-под которых просматривались голые ноги.
– М-да… При таком раскладе и на Эйфелеву башню забежишь, – кивнула Мурка.
– Харли не виноват, – горячо запротестовала Катька. – Я не знаю, но уверена – она первая начала… – тут она на мгновение примолкла, задумчиво посмотрела на гуся, на его ободранную шею и крылья, и вдруг огонь безумной ярости полыхнул в Катькиных глазах. – Она обижала моего гуся! Да я ее… – И Катька рванула к дереву.
В одну секунду сестры повисли у нее на руках, а Вадька вцепился сестре в плечи. Только Сева не шелохнулся – похоже, он был совсем не против того, чтобы до Бомбины добралась еще и Катька.
– Совсем психи, – подвел черту Петька. – Гусь себя сторожевой собакой считает, девка за него убить готова… Одно слово – городские.
– Сию минуту прекрати, – пропыхтела Кисонька, с трудом удерживая вырывающуюся Катьку. – Воспитанные девушки себя так не ведут!
В ответ Катька сказала слово, которое не только воспитанным девушкам, но и портовым грузчикам знать не полагалось.
– Ну-ка хватит! – командирским голосом гаркнула Мурка. – Харли боевой гусь, а не размазня какая, он уже сам Бомбине все разъяснил. А нам дело надо делать!
– Слава богу, вспомнили! – ехидно процедил Петька.
Катька еще пару раз дернулась, потом затихла, тяжело перевела дух:
– Ладно, все, пускайте, – бросила она. – Да пускайте, говорю, не трону я ее. Пока.
Ребята с опаской поглядели на взбешенную девчонку и разжали руки. Катька потерла запястья, размяла плечи, подхватила своего обожаемого гуся на руки и отошла в сторону:
– Снимайте ее и побежали, время уходит.
– Можно подумать, мы не из-за тебя застряли, – возмутился Вадька, задрал голову и прокричал: – Эй, ты, слезай! Катька не тронет. Гусь тоже.
– Ни за что, – донесся с сосны гордый ответ. – И не уговаривайте меня!
– И не будем, – покладисто согласился Вадька. – Нам же проще. Народ, пошли домой.
– Домой? – всполошились на сосне. – Туда, где дядя милиционер? Подождите, я с вами.
И, ловко хватаясь за ветки, Бомбина принялась спускаться.
Кисонька задумчиво наблюдала за ней.
– Во торопится, дяденьке милиционеру настучать хочет, как мы ее в заложники взяли, – хмыкнул Сева. – Ну что ты на нее уставилась, пошли скорее, слезет – догонит.
Кисонька двинулась следом за Севой, пару раз она обернулась, с удивлением разглядывая плотную фигуру Бомбины. Та топала позади всех, и чувствовалось, как источаемый ею праведный гнев волной затопляет все вокруг, грозит накрыть с головой.
Возле калитки Петька остановился:
– Ну, с богом. Чуть что – я поблизости, подстрахую.
– Ты что, страховой агент? – презрительно процедила Бомбина.
– Молчала бы, гусем заклеванная, – ухмыльнулся тот.
Бомбина одарила его тяжелым взглядом, вскинула голову и обронила:
– Я иду в свою комнату. Мне нужно переодеться. А когда переоденусь… – в голосе ее звучала недвусмысленная угроза.
Вадька только нетерпеливо передернул плечами – не до Бомбины сейчас.
Крепко пожав руку Петьке, сыщики решительно зашагали к дому. В коридоре они коротко переглянулись, Сева и Катька рванули вверх по лестнице на веранду, а остальные направились в гостиную, туда, откуда слышался злой гул голосов.
– Не смейте говорить гадости о наших детях! Они ни в чем не виноваты! Мы не позволим, чтобы вы за их счет делали карьеру! – кричала Мария Алексеевна, и лицо этой всегда элегантной дамы было красным, некрасивым и измученным.
– Машенька, успокойся, – просил ее муж, а Лена Федорова и госпожа Мбонго суетились рядом с валерьянкой и водой, и на двух языках шипели малоприятные слова в адрес Пилипенко.
– Вы бы, дамочки, обе успокоились, а то ведь привлеку, ей-богу привлеку! За неуважение ко мне! – отбивался Пилипенко. – Детишки ваши смылись – факт! Стали бы они смываться, если невиноватые?
– Да я когда вас на улице вижу – на другую сторону перехожу! – фыркнула возмущенная Мурка. – Оставьте маму в покое!
– Деточки вернулись! – ядовито процедил Пилипенко. Он поднялся, и теперь его громадная туша нависала над Муркой. – А вот сейчас деточки все как один поедут со мной! Посидим, поговорим – куда бегали, где портфельчик спрятали… – закончить Пилипенко не успел. Неведомая сила подняла толстенного лейтенанта над землей, пронесла по воздуху и свалила на диван. Обиженно застонали пружины.
– Во массу наел, еле подняли, – пропыхтел сосед Юра, потирая уставшие руки.
– Угу, – согласился его брат Саша и потряс запястьями.
– Сопротивление аресту! – вякнул с дивана Пилипенко, но тут неожиданно послышался короткий гортанный вскрик, и из кресла взвился японец. Господин Хотоёси приземлился возле дивана, мелькнула рука, и перед лицом Пилипенко завис маленький жесткий желтый кулачок. Потом кулачок медленно разжался, и в лицо старлею уперлись такие же желтые и такие же жесткие пальцы.
– Понял-понял, – забормотал Пилипенко, вжимаясь в глубь дивана. – Сижу-лежу. – И он действительно плотно приник к подушке.
