Мистер Брутер, наверное, почувствовал мою нерешительность и неловкость. Он наклонился вперед, расслабленно положив руки на колени, и посмотрел мне прямо в глаза.
– После пережитого мы много чего поняли о прощении, – произнес он. – Мы не хотим, чтобы из-за этой трагедии сейчас кто-то страдал. Кто угодно.
Кристи опустила взгляд, Джессика придвинулась ко мне.
– Есть герои, которые погибли ради своей школы, – тихо сказал мистер Брутер. – И герои, которые чуть не погибли. Герои, которые остановили стрельбу. Герои, которые набрали номер скорой помощи, чтобы спасти Кристи, и которые закрывали ее рану ладонями, когда она истекала кровью. Герои, которые потеряли любимых. Мы благодарны всем этим героям из «Гарвина».
Джессика коснулась моей руки.
Я ощущала себя окруженной теплом. И – боже, как такое возможно? – гордилась собой.
Когда я, вымотанная, вернулась домой, мама с Мэлом смотрели в гостиной телевизор.
– Поздновато ты, – заметила мама.
Она сидела с ногами на диване, в обнимку с Мэлом. Такой умиротворенной я не видела ее никогда, даже в пору ее объятий с папой.
– Я уже начала волноваться.
– Прости, – извинилась я. – Проект нужно завершить до конца года.
– Ты закончила его? – спросил Мэл.
К своему удивлению, я поняла, что не против его вопросов. В конце концов Мэл – хороший парень. И мама с ним стала чаще улыбаться, что делало его в моих глазах не просто хорошим, а замечательным.
– Я закончила сбор информации, – ответила я. – Провела все интервью.
Мэл одобрительно кивнул.
– Я оставила для тебя ужин, – сказала мама. – Он в духовке.
– Нет, спасибо. Мы с Джесс перекусили. Пойду лучше лягу спать. – Я прошла за диван и чмокнула маму в щеку, чего не делала много лет.
Мама явно удивилась.
– Спокойной ночи, мам. – Я направилась к лестнице. – Спокойной ночи, Мэл.
– Спокойной ночи, – громко отозвался Мэл, заглушая голос мамы.
43
Я чуть не вприпрыжку ворвалась в кабинет доктора Хилера на наш последний сеанс терапии.
– Кажется, я нашла себя, – с улыбкой до ушей сообщила я, плюхнувшись на диван и открыв банку колы.
– Нашла себя? – с такой же широкой улыбкой отозвался доктор Хилер. Сел в свое кресло и по обыкновению закинул ногу на подлокотник.
– Ага. Звучит глупо, но, по-моему, разговоры со всеми этими людьми напомнили мне о том, какой я была.
– И какой же ты была? Какой ты себя вспомнила?
– Для начала, – я вскочила и заходила по кабинету, – мне нравилось учиться в школе. Очень нравилось. Нравилось общаться с друзьями, гулять с ними, ходить на бейсбольные матчи и все такое. Я была умной и целеустремленной. Я хотела поступить в университет.
– Хорошо, – кивнул доктор Хилер, приложив к губам указательный палец. – Я со всем этим полностью согласен.
Перестав мерить шагами кабинет, я уселась на диван. Внутри меня бурлила энергия.
– И Список ненависти я вела на полном серьезе. Я действительно злилась. Я вела его не для того, чтобы доставить удовольствие Нику. Конечно, я злилась не так сильно, как он. Я даже не осознавала, насколько он зол. Но я тоже злилась. Издевки, насмешки, прозвища… родители, вся моя жизнь… казалось, все запутано и бессмысленно. Меня это бесило. Может, в то время у меня даже проявлялись суицидальные наклонности, просто я этого не замечала.
– Возможно, – согласился доктор Хилер. – И у тебя были причины злиться.
Я снова вскочила.
– Вы понимаете? Я не в шутку вела Список. Не от нечего делать. – Я отвернулась и посмотрела в окно. Машины на стоянке окутывал туман. – Во всяком случае не для показухи, – продолжила я, глядя на капельки воды на капотах автомобилей.
– Понимаю. Но ты научилась делать сальто-мортале назад?
– Еще нет.
– Правда? А я научился.
– Не-а. Вы обманываете.
– И мне это хорошо удается, – улыбнулся он. – Я горжусь тобой, Вал. И это не ложь.
Мы, как всегда, склонились над шахматной доской. И как всегда, он меня обыграл.
44
– Знаю, ты не хочешь, чтобы я сильно радовалась этому, – сказала миссис Тейт. На столе перед ней лежал недоеденный пончик. От чашки кофе поднимался пар. Кабинет миссис Тейт сегодня утром благоухал приятными ароматами. Такими запахами должно сопровождаться пробуждение – насыщенными, душистыми, успокаивающими. – Но я ничего не могу с собой поделать. Это просто потрясающие новости.
– Это не новости, – сонно отозвалась я с кресла, стоящего напротив ее стола. – Мне понадобятся эти каталоги. Позже.
– Конечно же! – радостно кивнула миссис Тейт. – Конечно же, позже! Кому тебя винить? Позже – прекрасное время. Насколько позже?
– Не знаю, – пожала я плечами. – Мне нужно время на размышление. Но вы правы, университет раньше всегда входил в мои планы и случившееся не должно их менять.
Теперь я точно знала, кем никогда не являлась, и решительно настроилась вспомнить себя такой, какой была. И стать ею снова.
Миссис Тейт открыла шкафчик для документов и достала несколько толстых каталогов.
– Не могу передать тебе, Валери, как я счастлива слышать это и как я тобой горда. – Она ослепительно улыбнулась. – Держи. Тут есть из чего выбирать. Не забывай, что можешь обращаться ко мне с любыми вопросами. Вдруг тебе потребуется помощь в выборе университета.
Она протянула мне каталоги, и я приняла их. Какие тяжелые! Но это приятная тяжесть. Она куда приятнее тяжести прошлого.
«Кто будет отвечать за грех кровавый?»
Шекспир
45
Признаюсь, телекамеры слегка нервировали меня. Их было так много! Мы ожидали телевизионщиков – по правде говоря, даже надеялись на их присутствие, – но в таком количестве? Горло пересохло и саднило при разговоре.
Май выдался жарким, и мантия липла к ногам, когда дул ветерок. Церемония вручения дипломов, как обычно, проходила на улице – на обширном газоне с восточной стороны школы. «Когда-нибудь, – пугала нас администрация, – церемонию перенесут в большой актовый зал, способный вместить всех и укрыть от непредсказуемой погоды Среднего Запада». Но не сегодня. Сегодня мы следовали традиции. Наш злосчастный выпуск 2009 года не решились этого лишить. Нам традиции нравились.
Родители заняли места сбоку, почти в самом конце рядов, Фрэнки – между ними.
Мама сидела с мрачным лицом и постоянно бросала враждебные взгляды на телеоператоров. Я почувствовала прилив благодарности к ней. За весь год мама не подпустила ко мне ни одного журналиста и ни одной телекамеры. Единственный репортер, с которым я говорила, – Анджела Дэш. И то по собственному желанию. Осознание было сродни шоку: несмотря на все свои обвинения и недоверие ко мне, мама не только защищала мир от меня, но и защищала меня от мира. Какие бы чувства ни терзали ее, под ними всегда теплилась любовь.
