Лицо Джессики осталось бесстрастным, но дыханье стало прерывистым и тяжелым. Видно было, как поднимается и опадает ее грудь.
– Я тебе не верю, – отозвалась она. – Ни единому слову не верю.
– А ты поверь. Потому что это правда. Заканчивайте свой проект без меня.
Я развернулась и пошла прочь.
Голос Джессики прозвенел мне в спину, когда я почти достигла входных дверей.
– Думаешь, мне легко?
Я остановилась и повернулась к ней. Она стояла на прежнем месте с перекошенным от неконтролируемых эмоций лицом.
– Мне легко? – Джессика бросила рюкзак на пол и медленно пошла ко мне, прижав ладонь к груди. – Как бы не так! Меня все еще мучат кошмары. Я все еще слышу звуки выстрелов. Все еще… вижу лицо Ника каждый раз, когда… смотрю на тебя. – Она заплакала. У нее как у ребенка задрожал подбородок, но голос был ровным и сильным. – Ты мне не нравилась… раньше. Я не могу этого изменить. Мне пришлось ссориться с друзьями, чтобы они приняли тебя. Пришлось ссориться с родителями. Но я хотя бы пытаюсь…
– Никто не просил тебя этого делать, – заметила я. – Никто не говорил, что ты обязана быть мне подругой.
– Ошибаешься, – отчаянно замотала головой Джессика. – Меня обязало второе мая. Я выжила, и это все изменило.
– Ты сумасшедшая, – ответила я, но мой голос дрогнул и выдал неуверенность.
– А ты эгоистичная, Валери. Если ты сейчас меня бросишь, значит, ты махровая эгоистка.
Она стояла в нескольких шагах от меня, однако я думала лишь об одном – как побыстрее сбежать отсюда, эгоистично это с моей стороны или нет.
Я вышла на улицу. Ввалилась в машину мамы и откинулась на спинку сиденья. На сердце лежала тяжесть. Подбородок подрагивал, горло перехватывало.
– Едем домой, – попросила я маму.
35
– По-прежнему не хочешь говорить? – спросил доктор Хилер, усаживаясь в кресло.
Он протянул мне кока-колу.
Я ничего не сказала. Ни слова не произнесла с тех пор, как он вышел за мной в приемную. Не ответила, хочу ли кока-колу, когда он мне ее предложил, никак не отозвалась, когда он сказал, что сходит за напитками и сразу вернется. Я угрюмо сидела на его диване, откинувшись на подушки и сложив руки на груди.
Мы некоторое время посидели в молчании.
– Принесла мне блокнот? – прервал его доктор Хилер. – Я все еще хочу посмотреть твои рисунки.
Я покачала головой.
– Сыграем в шахматы?
Я подвинулась на диване, чтобы оказаться напротив шахматной доски.
– Знаешь, – неспешно произнес доктор Хилер, переставляя фигуру, – я начинаю думать, что тебя что-то сильно расстраивает. – Он перевел взгляд на меня и улыбнулся. – Я как-то читал книгу о человеческом поведении. Поэтому мастерски определяю, когда человек расстроен.
Я не ответила ему улыбкой. Опустила взгляд на доску и сделала свой ход.
Дальше мы играли молча и я всю игру обещала самой себе, что ничего не расскажу доктору Хилеру. Что вернусь к старому доброму состоянию покоя и отрешенности, которое убаюкивало меня в больнице. Буду сворачиваться клубочком внутри себя, пока совсем не исчезну. И никогда ни с кем не заговорю. Была лишь одна проблема: с доктором Хилером невероятно сложно молчать. Он слишком заботлив. Слишком безопасен.
– Хочешь поговорить? – спросил он, и по моей щеке скатилась слеза.
– Мы с Джессикой больше не дружим. – Я зло смахнула слезу. – И я даже не знаю, почему из-за этого плачу. Нас настоящими подругами-то нельзя было назвать. Глупо.
– Как так вышло? – Доктор Хилер откинулся в кресле, позабыв о шахматной доске. – Она сказала, что такая неудачница как ты не стоит ее дружбы?
– Нет. Джессика никогда бы подобного не сказала.
– А кто тогда сказал? Меган?
– Нет.
– Джинни?
– Я не видела Джинни с первого учебного дня.
– Хм, – покачал головой доктор Хилер и задумчиво уставился на доску. – Значит, ты сама себе это говоришь?
– Она все еще хочет быть моей подругой, – добавила я. – Но я не могу.
– Потому что кое-что случилось, – произнес он.
Я вскинула на него глаза. Он сидел со скрещенными руками и водил указательным пальцем по нижней губе, как делал всегда, когда выуживал из меня информацию. Я вздохнула.
– Случилось. Но я не из-за этого оттолкнула Джессику.
– То есть это просто совпадение?
Покачав головой, я дала волю слезам.
– Я просто хочу об этом забыть. Хочу, чтобы это никогда не повторилось. Мне все равно никто не поверит, – прошептала я. – Никому до меня нет дела.
Доктор Хилер наклонился вперед и заглянул мне прямо в глаза.
– Мне до тебя есть дело. Мне не все равно.
И я верила ему. Если кого и обеспокоит происшествие на вечеринке с Троем, то доктора Хилера. Тот груз, который я спокойно держала на душе всю неделю, вдруг показался непосильным и даже болезненным. К своему удивлению, я в следующую секунду уже вываливала все начистоту. Молчание больше не приносило успокоения.
Я все рассказала доктору Хилеру. К концу моего рассказа он сидел напряженный, с яростно горящим взглядом. Мы вместе позвонили в полицию и сообщили об угрозе Троя. Нам пообещали разобраться с этим, заметив, что в данном случае мало что можно сделать, особенно если пистолет был ненастоящим. Но никто не смеялся надо мной. Не сказал, что я это заслужила. Не обвинял меня во лжи.
Когда сеанс закончился, доктор Хилер проводил меня до приемной, где меня дожидалась мама, в одиночестве читая журнал.
– Теперь ты должна рассказать о случившемся ей, – сказал доктор Хилер.
Мама с испугом, приоткрыв рот, перевела взгляд с него на меня.
– И с сегодняшнего дня ты будешь в поте лица работать над собой, – предупредил он. – Просто отчитываться передо мной я теперь тебе не позволю. Ты серьезно поработала, но впереди тебя ждет еще больше работы.
Но мне не хотелось работать над собой, и тем более в поте лица. Добравшись до дома, я думала лишь о том, как завалюсь в постель спать.
По дороге я рассказала обо всем маме. В том числе о папиной угрозе на шоссе. Пока я говорила, она выглядела равнодушной и безучастной, а когда я закончила, ничего не ответила. Но стоило нам приехать домой, как она сразу позвонила папе. Поднимаясь вверх по лестнице, я слышала, как мама громко обвиняет папу в том, что он обо всем знал и ничего ей не сказал. Что он поехал за мной, не сообщив ей. Что его нет дома, когда его присутствие необходимо.
Спустя какое-то время хлопнула входная дверь и мама снова заговорила. Я приоткрыла свою дверь и посмотрела вниз. На пороге стоял раздосадованный папа, уперев руки в бедра.
