– Ладно, – ответила Джессика.
Мы глянули друг на друга и повернули к столовой.
– Идем, – велела Джессика хорошо знакомым мне командорским тоном. – Сядешь со мной. – Она уверенным жестом перебросила волосы через плечо, гордо выпрямилась и смело пошла сквозь толпу.
Я следовала за ней, еле передвигая ватные ноги. Джессика вела меня на территорию БТБС, и меня бросало в панику от одной мысли об этом.
– Всем привет! – сказала Джессика. Поставила поднос на стол и пододвинула два пустых стула.
За столом мгновенно смолкли разговоры.
– Привет, Джесс, – отозвалась Меган. Очень тихо, без улыбки.
Может, мне привиделось, как мы надували воздушные шарики на день рождения миссис Стоун?
– Привет, Вал.
Я с трудом изобразила на лице улыбку, но разомкнуть губы для ответа не смогла.
– Ты же в коридоре обедала, – заметил Джош. – С ней.
– Нам Энгерсон запретил там сидеть, – объяснила Джессика. Опустилась на стул и повернулась ко мне: – Садись, Вал. Никто не против.
Кто-то недовольно фыркнул, но я не уловила, кто именно.
Я села и уставилась на поднос, зная, что мне кусок в горло не полезет. Соус в тарелке казался противным коричневым студнем, а мясо – пластмассой. Желудок крутило.
– Эй, Джесс, ты идешь на амбарную вечеринку? – спросил кто-то.
– Да. Мы обе идем.
– Обе?
Джессика указала на меня вилкой.
– Я попросила Вал переночевать у меня.
– Гонишь, – недоверчиво отозвался Джош.
– Не-а. А что, есть какая-то проблема?
В ее голосе послышались привычные мне нотки снобизма. Сколько раз я слышала их, когда она обращалась ко мне? «Что уставилась, Сестра смерти?». «Отличные боты, Сестра смерти». «Я что, говорю с твоими дружками-лузерами?». «В чем дело? Какие проблемы? Чего тебе, Сестра смерти?». Только сейчас она обратилась подобным тоном не ко мне, а к друзьям, которыми повелевала. Я почувствовала облегчение и тут же – вину за то, что почувствовала его. В этот миг я не понимала, кто из нас изменился больше – Джессика Кэмпбелл или я.
– Я пока еще не спросила разрешения у родителей, – тихо сказала я Джессике. – Спрошу на выходных.
Джессика отмахнулась. Держа вилку перед собой, она сузившимися глазами смотрела на своих друзей, бросая им вызов: осмелятся ли они выступить против моего присутствия?
Атмосфера за столом изменилась. Всем было неуютно. Не поднимая глаз от тарелок, ребята тихо переговаривались. Я слышала, что они говорят обо мне, но не слышала, что именно.
Однако я услышала, как кто-то сказал:
– Она притащит с собой свой блокнот?
И как ему со смехом ответили:
– Она притащит с собой бойфренда?
Это было уже слишком. Глупо было думать, что я смогу влиться в их круг. Даже после столь продолжительного времени. Даже с Джессикой на моей стороне. «Разгляди то, что есть на самом деле, – просил меня доктор Хилер. – Разгляди действительность». Ну вот, сейчас я вижу действительность такой, какая она есть. И она мне не нравится. Она ничуть не изменилась. Только раньше я записывала имена этих ребят в Список ненависти и находила утешение в Нике. А теперь я стала другим человеком и не знала иного выхода кроме как бежать.
– Совсем забыла. – Я поднялась и взяла поднос. – Мне нужно сдать доклад по английскому до шестого урока, а то получу за задание ноль. – Я принужденно засмеялась. В горле пересохло, и казалось, вышел не смех, а кряхтенье.
Я отнесла поднос к приемнику грязной посуды. Выкинула еду в мусорную корзину и поспешила из столовой, смутно слыша в голове голос доктора Хилера: «Если ты продолжишь худеть, Вал, то твоя мама опять будет спрашивать у меня об анорексии». Я понеслась в ближайший девчачий туалет. Заперлась в кабинке и просидела в ней до звонка, решив, что ни за какие коврижки не пойду на амбарную вечеринку.
28
Сидя на постели, я любовалась ярко-розовым лаком на ногах. Я боялась, что лак испортился – так давно не красила ногти розовым цветом. Колпачок присох к флакону, лак внутри загустел и разделился на нижний розовый слой и прозрачный верхний. Я добавила в лак несколько капель ацетона и взболтала флакон. Это помогло.
Обычно основным моим цветом был черный. Или темно-синий. Иногда – зеленый с желтоватым отливом или грязно-желтый. Но когда-то я любила розовый цвет. И все у меня было розовым. Видимо, сначала я пресытилась розовым, а потом – черным. Как-то так.
В общем, поддавшись порыву, я вытащила из-под раковины древнюю коробку с лаком для ногтей, который накупила в пору «Валери – Самая Прекрасная Принцессочка На Свете», и выкрасила ногти в ярко-розовый цвет. Ни от кого же не убудет, если мои ногти несколько дней посверкают розовым?
Я все еще подсушивала лак, дуя на ногти, когда в дверь тихо постучали. Нагнувшись вперед, я сделала музыку тише.
– Да?
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул папа. Он скривился, глянув на магнитофон, и я выключила его.
– Мы можем поговорить? – спросил папа.
Я кивнула. Мы с ним не говорили с того инцидента с Бритни-Бренной в его офисе пару недель назад.
Папа переступил порог и пересек комнату с таким видом, будто шел по минному полю. По пути он отбросил ногой кучу футболок, и я заметила, что он обут в кроссовки. В кроссовки для бега. И одет в джинсы и тенниску. В повседневную, но отнюдь не домашнюю одежду.
Он сел на краю постели и некоторое время ничего не говорил, молча глядя на мои ноги. Я инстинктивно поджала пальцы и тут же выпрямила их, испугавшись, что испортила педикюр. Лак смазался всего на одном ногте. Я стерла большую его часть пальцем и уставилась на ноги. Они казались такими беззащитными и неидеальными с единственным не накрашенным ногтем и испачканной вокруг него кожей. Будто я начала наводить красоту, но позабыла закончить начатое.
– Новый цвет? – спросил папа.
Довольно странный вопрос. Папы разве обращают внимание на то, в какой цвет их дочери красят ногти? Не знаю. Мой папа обычно на такое внимания не обращал, и мне стало не по себе.
– Наоборот, старый.
– Вот как. – Он еще немного помолчал. – Послушай, Вал, насчет Брили…
Брили. Точно! Ее зовут Брили.
– Пап, – начала я, но он остановил меня, подняв руку.
Я сглотнула. Любое предложение, начинавшееся со слов «Послушай, Вал, насчет Брили…», не обещало ничего хорошего. Уж в этом-то я была уверена на сто процентов.
– Просто послушай. Твоя мама… – Папа умолк. Несколько раз открыл и закрыл рот, словно не зная, как продолжать. Его плечи поникли, ладони на коленях обмякли.
– Пап, я ничего не скажу маме. Не надо, – опять начала было я, но он снова меня прервал:
