репортер Анджела Дэш
Ученики школы «Гарвин», вернувшиеся к занятиям на прошлой неделе, пересмотрели свои взгляды на жизнь и изменили отношение друг к другу, отмечает директор Джек Энгерсон.
– В этой трагедии можно найти лишь один относительно положительный момент, – сказал он. – Похоже, школьники стали лучше понимать друг друга и старую поговорку: «Живи и дай жить другим».
По словам Энгерсона, теперь нередко можно увидеть сидящих за одним столом бывших врагов, чья давняя неприязнь поутихла.
– В школе сейчас намного спокойнее, чем раньше, – добавил директор. – Психологу даже не поступают пустяковые жалобы, которых раньше было вдоволь.
Также осталось в прошлом плохое поведение на уроках. Энгерсон полагает, что в ближайшем будущем учителям меньше придется сталкиваться с предосудительным поведением подростков.
– Думаю, ребята начали осознавать, что мы все здесь – друзья. Что резкие высказывания, нетерпимость и неприязнь, столь распространенные в подростковой среде, не приводят ни к чему хорошему. К сожалению, понимание этого далось тяжело. Но они выучили урок и изменились. Поэтому я считаю, что благодаря их поколению мир станет лучше.
Ученикам разрешили вернуться в здание школы для завершения учебного года, хотя Энгерсон признает, что образовательная программа отошла на второй план, уступив место так называемому преодолению негативных последствий. Администрация наняла команду высококвалифицированных психологов, которые помогут ученикам примириться с тем, что случилось второго мая. Директор также сообщает, что учеников не принуждали к возвращению в школу. Никакие экзамены проводиться не будут. Учителя работают с учениками в индивидуальном порядке, предоставляя каждому школьнику возможность набрать нужные баллы.
– Некоторые учителя проводят групповые занятия по вечерам у себя дома. Другие занимаются с учениками в библиотеке. Часть детей обучается дистанционно. Но многие вернулись в школу, – говорит Энгерсон. – У них силен «школьный дух», и они хотят поддержать «Гарвин». Хотят показать, что их не испугать. Сказать по правде, мы возобновили занятия в основном по просьбе самих учеников.
Энгерсон гордится тем, что ученики «Гарвина» так преданны своей школе, и предрекает: в будущем они займут в обществе лидирующие позиции.
– Я безмерно горд тем, что они стали первыми вестниками перемен, которые однажды обязательно наступят, – добавляет Энгерсон. – Если на земле когда-нибудь и воцарится мир, то благодаря этим ребятам.
В тот же день я тайком пронесла газету в кабинет доктора Хилера. И бросила ее на кофейный столик между нами, как только он прикрыл дверь.
– Это делает его героем? – спросила я.
Доктор Хилер опустился в кресло, скользнув взглядом по статье.
– Кого?
– Ника. Если выжившие окрепли духом и в школе теперь мир и покой, как говорится в газете, то Ника можно считать героем? Джоном Ленноном нашего века? Проповедником мира со стволом?
– Я понимаю, что тебе было бы легче считать его героем. Но, Валери, он убил много детей. Мало кто увидит в нем героя.
– Но это так несправедливо! Школа живет своей жизнью, наконец прекратились издевательства, все друг друга поняли и приняли, а Ника больше нет. Знаю, он сам в этом виноват, но все же. Почему они раньше не прозрели? Почему понадобилось совершить такое? Это просто несправедливо.
– Жизнь вообще штука несправедливая.
– Ненавижу, когда вы так говорите.
– Как и мои дети.
Я сникла и уставилась на статью, слова перед глазами сливались в одно сплошное пятно.
– Вы, наверное, считаете меня идиоткой из-за того, что я вроде как горжусь им.
– Нет. Но я не думаю, что ты на самом деле гордишься им. Я думаю, ты злишься. Ты жалеешь, что изменения не произошли в школе раньше, потому что тогда бы, может, ничего не случилось. И еще я думаю, что на самом деле ты не веришь в написанное.
И в первый, но уж точно не в последний раз я рассказала обо всем доктору Хилеру. Обо всем. Начиная с разговоров о Гамлете на незаправленной постели Ника до желания отомстить Кристи Брутер за сломанный плеер и пожирающего меня чувства вины. Рассказала то, чего не смогла сказать полицейскому. Не смогла сказать Стейси. И маме.
Может, дело было в том, как доктор Хилер смотрел на меня. Мне казалось, что он – единственный в мире человек, способный понять, как все вышло из-под контроля. Может, я просто была готова. Может, на меня так подействовала газетная статья. Может, мой разум решил избавиться от гнетущих мыслей и чувств прежде, чем я совершу что-нибудь непоправимое.
Я, словно вулкан, извергала из себя поток вопросов, сожалений и злости, а доктор Хилер стойко выдерживал его натиск. Он печально кивал. Его взгляд был внимателен, голос ровен и тих.
– Думаете, я бы сделала это? – расплакалась я в определенный момент. – Будь у меня пистолет, я бы выстрелила в Кристи? Когда Ник сказал: «Давай с этим покончим», я решила, что он… ну, не знаю… пристыдит ее или побьет. И я была рада. Чувствовала облегчение. Я хотела, чтобы он вправил ей мозги.
– Но это же естественно, тебе так не кажется? Ты была рада заступничеству Ника, но это не означает, что ты бы взяла пистолет и пристрелила ее.
– Я разозлилась. Боже, да я просто взбесилась. Она сломала мой плеер, и я страшно злилась.
– Что, опять же, совершенно естественно. Злость не делает тебя виноватой.
– Я так радовалась тому, что он заступится за меня, понимаете?
Доктор Хилер кивнул.
– Думала, он порвет со мной, поэтому ужасно обрадовалась его желанию вступиться за меня. Я успокоилась и решила, что у нас все будет хорошо. Я и думать не думала о Списке ненависти.
Он опять кивнул, чуть сузив глаза, так как я все больше распалялась.
– Валери, ты не стреляла в нее. В нее стрелял Ник. Не ты.
Его слова обволокли меня, точно мягкое покрывало.
Я откинулась на диванные подушки и отпила кока-колы. Раздался тихий стук в дверь, и в кабинет заглянула секретарша доктора Хилера.
– Пришел пациент, которому назначено на три, – сказала она.
– Передай, что ему придется немного подождать, – ответил доктор Хилер, не сводя с меня глаз.
Кивнув, секретарша исчезла за дверью. После ее ухода я почти кожей ощутила повисшее в кабинете молчание. Стояла такая тишина, что были слышны голоса в коридоре и стук двери в вестибюле.
Мне не верилось, что я выболтала все доктору Хилеру. Было очень стыдно. Хотелось выскользнуть из кабинета, никогда больше сюда не возвращаться, спрятаться в своей спальне и мечтать о том, чтобы лошади на обоях ожили и унесли меня куда-нибудь, где я не буду такой беззащитной и уязвимой.
