Нам нужно поговорить наедине.
Я хотела, чтобы он сам решал, открыть брату правду или нет.
Могу приехать в половине шестого.
Спасибо. Тогда увидимся.
День тянулся на удивление медленно. Я пыталась читать, писала сообщения Дейзи, смотрела телевизор, а время еле ползло. Минута длилась бесконечно, но та, что приходила за ней, была еще дольше.
Без пятнадцати пять я сидела в гостиной с книгой, а мама разбирала счета.
– Дэвис ненадолго заедет, – сообщила я.
– Хорошо. У меня есть пара дел. Тебе нужно что-нибудь из продуктов? – Я покачала головой. – Волнуешься? – спросила она.
– А может, я буду сама тебе говорить, если возникнут проблемы с психическим здоровьем?
– Я не могу не беспокоиться за тебя, малыш.
– Понимаю. Но я тоже не могу не чувствовать, как эта тревога на меня давит, будто огромный камень на груди.
– Я постараюсь.
– Спасибо, мама. Я тебя люблю.
– И я тебя. Очень-очень.
Я без конца переключала каналы, смотреть ничего не хотелось. Наконец в дверь тихо, неуверенно постучали – приехал Дэвис.
– Привет, – сказала я и обняла его.
– Привет.
Я жестом пригласила его сесть на диван.
– Как ты? – спросил Дэвис.
– Послушай, – начала я. – Надо поговорить о твоем отце. Я знаю, где находится рот бегуна. Устье ручья Погз-Ран, недостроенный тоннель.
Дэвис поморщился, потом кивнул.
– Точно?
– Я уверена. Думаю, твой отец там. Мы с Дейзи вчера туда спускались, и…
– Вы его видели?
Я покачала головой.
– Нет. Но рот бегуна – в устье ручья. Все сходится.
– Это просто заметка в его телефоне. Думаешь, он столько времени просидел бы там? В канализации?
– Возможно. Однако… в общем, не знаю.
– Однако?
– Не хочу тебя пугать. Оттуда шел нехороший запах. Просто ужасный.
– Это могло быть что угодно, – сказал Дэвис, но я заметила, что ему страшно.
– Да, ты совершенно прав.
– Я никогда не думал… не допускал мысли…
Дэвис осекся и зарыдал – так горько, будто разрывалось сердце. Он прижался ко мне, и я сидела, обняв его, чувствовала, как тяжело он дышит. По отцу тосковал не только Ноа.
– Боже, он умер? Умер?
– Ты еще ничего не знаешь, – возразила я.
Но Дэвис уже знал. Вот почему человек пропал без следа и не пытался выйти на связь – все это время он был мертв.
Дэвис лег, и я легла рядом – вместе мы едва уместились на стареньком диванчике. Он положил голову мне на плечо, повторяя: Что мне делать? Что делать? Я начала жалеть, что рассказала ему. Что мне делать? – спрашивал он снова и снова, словно умоляя.
– Жить дальше, – сказала я. – У тебя есть целых семь лет. Не важно, что на самом деле произошло, юридически его будут считать живым. У тебя останется дом и все остальное. Довольно большой срок, Дэвис. Ты успеешь начать жизнь заново. Семь лет назад мы с тобой еще даже не познакомились.
– У нас с Ноа никого нет, – прошептал он.
Я хотела сказать, что есть я, что он может на меня положиться, но это было не так.
– У тебя есть брат.
Он снова расплакался, и мы долго лежали, обнявшись, пока из магазина не вернулась мама. Мы с Дэвисом сразу вскочили, хотя ничего такого не делали.
– Извините, что помешала.
– Я уже ухожу, – сказал Дэвис.
– Оставайся, – ответили мы в один голос.
– Нет. Мне нужно идти.
Дэвис обнял меня одной рукой.
– Спасибо, – шепнул он, хотя я ничего не сделала.
На пороге он обернулся и посмотрел на меня и маму в нашей – как ему, должно быть, казалось – семейной идиллии. Я думала, он скажет что-нибудь на прощанье, но Дэвис только смущенно махнул рукой и вышел.
В доме Холмсов наступил тихий вечер. Обычный, словно ничего не произошло. Я писала сочинение о Гражданской войне. День – который, впрочем, не был особенно ясным – растаял в темноте за окном. Я сказала маме, что пойду спать. Переоделась в пижаму, почистила зубы, сменила пластырь, легла в постель и написала Дэвису: Привет.
Он не ответил, и я послала сообщение Дейзи. Я поговорила с Дэвисом.
Она: И как?
Я: Не очень.
Она: Хочешь, загляну к тебе?
Я: Давай.
Она: Выезжаю.
Через час мы с ней лежали на моей кровати с ноутбуками на животах. Я читала новый рассказ про Айалу. Каждый раз, стоило мне хихикнуть, Дейзи спрашивала: «Что смешного?» И я объясняла ей. А после мы просто смотрели в потолок.
– Ну вот, – сказала наконец моя подруга, – все и сложилось к лучшему.
– Как это?
– Наши герои разбогатели, никто не пострадал.
– Пострадали все.
– В смысле, никто не поранился.
– У меня разорвалась печень!
– А, точно. Я забыла. По крайней мере, никто не погиб.
– Гарольд погиб! И, возможно, Пикет!
– Холмси, я стараюсь придумать счастливый конец. А ты все портишь.
– Я такая Айала.
– Такая Айала.
– Со счастливыми концовками есть одна проблема, – сказала я. – Они либо не такие уж счастливые, либо не совсем концовки, понимаешь? В реальной жизни что-то становится лучше, а что-то хуже. И в конце концов ты умираешь.
Дейзи рассмеялась.
– Как всегда, Аза «И в конце концов ты умираешь» Холмс напоминает, что на самом деле все кончится вымиранием нашего вида.
Я тоже засмеялась.
– Ну, в общем, это единственный настоящий конец.
– Нет, Холмси. Ты выбираешь свои концы и свои начала. И рамку. Может, от тебя не зависит, что на картине, но рамку выбираешь ты.
Дэвис так и не ответил, даже когда я написала ему несколько дней спустя. Но он сделал новую запись в своем дневнике.
Когда-нибудь, поверь, настанет день,
Когда все эти чудные виденья,
И храмы, и роскошные дворцы,
И тучами увешанные башни,
И самый наш великий шар земной
Со всем, что в нем находится поныне,
Исчезнет все, следа не оставляя
[20].
Уильям Шекспир
Ничто не вечно, я это понимаю. Но почему потери так мучают меня?
