Я почувствовала, что мой средний палец намок. Перед историей придется наклеить новый пластырь – снова пройти через весь этот гадкий ритуал. Но сейчас мне было хорошо с Дейзи. И нравилось смотреть на свое теплое дыхание в морозном воздухе.
– А как там Дэвис? – спросила она.
– Мы не общались. Я ни с кем не разговаривала.
– Сильно тебя прижало.
– Да.
– Прости.
– Ты тут ни при чем.
– А ты думала… думаешь о самоубийстве?
– Думаю, что больше не хочу такой быть.
– Ты до сих пор…
– Не знаю. – Я медленно выдохнула и подождала, пока пар не растворится в зимнем воздухе. – Мне кажется, что я – как Уайт-Ривер. Несудоходная.
– Но смысл не в этом, Холмси. Главное, что город все равно построили, понимаешь? Ты работаешь с тем, что есть. Была дрянная река, но на ней сумели построить хороший город. Может быть, не самый прекрасный, но все-таки неплохой. Ты – не река. Ты – город.
– Значит, я неплохая?
– Именно. На твердую четверку с плюсом. Если строишь город на четверку с плюсом в месте, где природа на тройку с минусом, – это достижение.
Я рассмеялась. Дейзи легла на спину и махнула мне, чтобы я ложилась тоже. Мы лежали и смотрели вверх, почти касаясь головами ствола. Вверху переплетались голые ветки, и сквозь туман нашего дыхания небо казалось дымчато-серым.
Не помню, говорила я Дейзи, что люблю смотреть на небо вот так? Может, она легла на спину специально, потому что знала об этом. Я думала о том, как ветки находятся на расстоянии друг от друга, и все же, с нашей точки зрения, пересекаются. Точно как звезды в Кассиопее – далеко одна от другой, но для меня почему-то в одном созвездии.
– Хотелось бы мне тебя понять, – произнесла Дейзи.
– Все в порядке, – отозвалась я. – Никто никого не понимает на самом деле. Мы все застряли внутри самих себя.
– Ты, типа, себя ненавидишь? Ненавидишь быть собой?
– Нет никакого «себя», которое можно ненавидеть. Просто когда я смотрю в себя, меня как таковой не существует – всего лишь набор мыслей, и действий, и обстоятельств. Я чувствую, что многие из них не имеют ко мне отношения. Я не хочу их думать или делать. И когда ищу, типа, Настоящую Себя, не нахожу ее. Как матрешки, знаешь? Они полые внутри, и если открыть одну, в ней окажется другая, поменьше. Ты продолжаешь открывать, пока не доберешься до самой маленькой, и она будет из целого кусочка, не пустая. Но во мне, похоже, нет такой. Они просто становятся все меньше.
– Это мне напоминает одну мамину историю, – сказала Дейзи.
– Какую?
Когда она говорила, я слышала, как стучат ее зубы, но нам обеим хотелось еще посмотреть на небо через ветки.
– В общем, ученый читает лекцию по истории Земли. Объясняет, как миллиарды лет назад она родилась из облаков космической пыли, сначала была раскаленной, потом остыла, сформировались океаны. В них зародились одноклеточные организмы, прошли еще миллиарды лет, и форм жизни стало больше. Примерно двести пятьдесят тысяч лет назад появились люди, начали придумывать сложные инструменты, в итоге построили космические корабли и все такое.
И вот, он рассказывает, а в конце просит аудиторию задавать ему вопросы. В глубине зала поднимает руку старушка и говорит: «Все это, конечно, прекрасно, мистер Ученый, но ведь на самом деле земля плоская и находится на спине гигантской черепахи».
Ученый решил над ней подшутить и отвечает: «Хорошо, но если это так, на чем стоит черепаха?»
Женщина говорит: «На панцире другой черепахи».
Ученый начинает злиться и спрашивает: «Ну, а та черепаха на чем стоит?»
И старушка отвечает: «Вы меня не поняли, сэр. Там одни черепахи, без конца».
Я рассмеялась.
– Черепахи без конца.
– Без конца, Холмси. Ты хочешь найти самую нижнюю, однако ничего не выйдет.
– Потому что там одни черепахи, – повторила я, переживая нечто вроде откровения.
До конца обеда еще оставалось время, и я зашла к маме в класс. Прикрыла за собой дверь и села за парту напротив ее стола. Посмотрела вверх, на часы. Час ноль восемь. Еще шесть минут, а больше мне и не нужно.
– Привет, – сказала я.
– Как тебе первый день учебы? Все хорошо?
Мама высморкалась в салфетку. Она простыла, но весь отпуск потратила, чтобы ухаживать за мной.
– Да, – ответила я. – Слушай, Дэвис подарил мне деньги. Много денег. Примерно пятьдесят тысяч. Я их не потратила, отложу на колледж.
Мама нахмурилась.
– Это подарок, – повторила я.
– Когда подарил? – спросила она.
– Пару месяцев назад.
– Это не подарок. Ожерелье – подарок. А пятьдесят тысяч… нет. На твоем месте я бы вернула деньги. Плохо, если ты будешь чувствовать себя перед ним в долгу.
– Но я – не ты. И я не чувствую себя в долгу.
Она помолчала секунду.
– Верно. Ты – не я.
Я ждала, что она еще скажет, как объяснит, почему нельзя брать эти деньги.
Наконец мама продолжила:
– Ты – хозяйка своей жизни, Аза, но если вспомнить, что с тобой творилось в последние пару месяцев…
– Это не из-за денег. Я болею очень давно.
– Но до такого еще не доходило. Мне очень нужно, чтобы ты была здоровой, Аза. Я не могу потерять…
– Боже, мама, пожалуйста, перестань. Я знаю, ты не нарочно, но чувствую себя так, будто я тебя ранила, нападаю на тебя или вроде того, и мне в тысячу раз хуже. Я стараюсь изо всех сил, но я же не могу стать здоровой ради тебя, понимаешь?
Она помолчала минуту и сказала:
– Когда мы приехали из больницы, я отнесла тебя в ванную, потом уложила в постель, накрыла одеялом и осознала, что, наверное, брала тебя на руки последний раз в жизни. Ты права. Я все время повторяю, что не могу тебя потерять, но так и случится. Я уже тебя теряю. И это очень тяжелая мысль. Очень, очень тяжелая. Но ты права. Ты – не я. Тебе выбирать. И если ты отложила деньги на колледж, приняла ответственное решение, тогда хорошо, я…
Она так и не закончила, потому что раздался звонок.
– Ладно, – сказала я.
– Я люблю тебя, Аза.
– И я тебя.
Я хотела сказать больше, найти слова, чтобы выразить магнитные полюса моей любви к маме: спасибо прости спасибо прости. Но не смогла себя заставить, к тому же звонок уже прозвенел.
По дороге на историю меня перехватил Майкл.
– Как дела? – спросил он.
– Нормально. А ты как?
