– Паразит считает себя хозяином, – уточнила я.
– Да, – ответил он. – Да.
Когда мы подошли к дому, сквозь стеклянную стену я разглядела в столовой на одном конце огромного стола тарелки и бокалы для двоих. Между ними мерцала свеча. Весь первый этаж заливал мягкий золотистый свет. Мой желудок вывернулся наизнанку, есть я не хотела, но все-таки пошла за Дэвисом внутрь.
– Похоже, Роза приготовила нам ужин. Надо попробовать хотя бы немножко из вежливости.
– Привет, Роза, – сказал он. – Спасибо, что задержалась.
Она заключила его в широкие объятия.
– Я сделала вегетарианские спагетти.
– Не стоило.
– Дети у меня взрослые, так что ты и Ноа – мои единственные мальчишки. А уж когда ты сказал, что у тебя свидание с девушкой…
– Не с девушкой, а с подругой детства.
– Из подруг детства получаются самые лучшие девушки. Вы ешьте. Увидимся завтра.
Она еще раз обняла его и поцеловала в щеку.
– Отнеси что-нибудь наверх, пусть Ноа тоже поест. И уберите за собой. Вытереть тарелки и сложить их в посудомойку не так уж трудно, Дэвис.
– Понял.
– У тебя такая странная жизнь, – заметила я, когда мы уселись за стол.
Передо мной стоял «Доктор Пеппер», а перед ним – «Маунтин дью».
– Наверное, – согласился Дэвис и поднял свою баночку. – Выпьем за странности.
– За странности.
Мы чокнулись и сделали по глотку.
– Роза тебе как мать, – сказала я.
– Конечно. Она меня знает с младенчества и заботится о нас. Но ей за это платят, знаешь? И если бы не платили… в смысле, ей бы пришлось найти другую работу.
– Ну, да.
Полагаю, родители – те, кто любит тебя не за деньги, а просто так.
Дэвис поинтересовался, как у меня дела, и я поведала, что мы с Дейзи чуть не поссорились. Я спросила, как прошел его день в школе.
– Нормально, – ответил он. – У нас там ходят слухи, что я убил не только папочку, но и маму, поэтому… Не знаю. Нельзя принимать это близко к сердцу.
– Такое любой примет близко.
– Переживу, а вот за брата волнуюсь.
– Как он?
– Забрался ко мне в кровать вчера и плакал. Я почувствовал себя так плохо, что одолжил ему Железного человека.
– Мне очень жаль.
– Он просто… Наверное, в какой-то момент понимаешь: тот, кто о тебе заботится, – всего лишь человек. Он не всесилен и не может защитить тебя от страданий. С одной стороны. А Ноа начинает осознавать, что человек, которого он считал героем, оказался в какой-то мере злодеем. И это паршиво. Он верит, что папа вернется и докажет свою невиновность, а я не знаю, как объяснить, что отец на самом деле виноват.
– Тебе о чем-нибудь говорит выражение «рот бегуна»?
– Нет, но полиция тоже спрашивала. Они сказали, это было в папином телефоне.
– Да.
– Отец – личность разносторонняя, однако не бегун, точно. Он считает, что спорт – ерунда, потому что Туа откроет секрет вечной жизни.
– Серьезно?
– Да, папа уверен, что Малик найдет в крови туатары что-то такое, что замедляет старение, и тогда он победит смерть.
Дэвис пальцами показал «кавычки».
– Вот почему он завещал все Туа. Надеется войти в историю.
Я спросила, правда ли туатара получит деньги, и Дэвис усмехнулся.
– Ей достанется все. И бизнес, и дом, и вся собственность. Нам с братом хватит денег на колледж и все остальное, но богатыми мы не будем.
– Если у вас есть на учебу и жизнь – вы уже богаты.
– Верно. И отец нам ничего не должен. Мне бы только хотелось, чтобы он вел себя по-отцовски. Ну, знаешь, отвозил Ноа в школу по утрам, проверял уроки, не исчезал посреди ночи, чтобы избежать суда. И так далее.
– Мне очень жаль.
– Ты часто так говоришь.
– Я часто так чувствую.
Дэвис посмотрел на меня.
– Аза, ты когда-нибудь влюблялась?
– Нет. А ты?
– Нет.
Он взглянул на мою тарелку.
– Ладно, если никто не собирается есть, пошли на улицу. Может, облака разойдутся хоть ненадолго.
Мы надели пальто и вышли. Ночь была ветреная, и я втянула голову в плечи, но Дэвис смотрел на небо.
Я заметила на поле, рядом с флажком, отмечавшим лунку, два шезлонга из тех, что раньше стояли у бассейна. Флажок похлопывал на ветру, издалека доносился шум машин, но в целом вокруг была тишина – цикады и сверчки с холодами умолкли. Мы легли на кресла рядом друг с другом, и я посмотрела вверх.
– Вот разочарование, – сказал Дэвис.
– Но ведь там все есть? Метеоры падают, мы их просто не видим?
– Верно.
– И как это выглядит?
– В смысле?
– Если бы не было облаков, что бы я увидела?
– Сейчас. – Он достал телефон и открыл какое-то приложение. – Вот тут в северном полушарии находится созвездие Дракона. По-моему, оно больше похоже на воздушного змея, но ладно. Вон в той области видны метеоры. Сегодня луна почти не мешает, и можно наблюдать пять-десять метеоров в час. В общем, мы сейчас летим сквозь пыль, оставленную кометой Джакобини – Циннера, и это выглядело бы очень красиво и романтично, если бы только мы не жили в сумрачной Индиане.
– Все и так красиво и романтично, – отозвалась я. – Просто мы не видим.
Я подумала про вопрос Дэвиса, влюблялась ли я когда-нибудь. По-английски эта фраза, «быть в любви», звучит странновато, будто любовь – это море, в котором ты тонешь, или городок, в котором живешь. Ни в чем другом – ни в дружбе, ни в злости, ни в надежде – ты не бываешь. Только в любви. И мне хотелось ответить ему: хоть я и не влюблялась ни разу, я знаю, каково находиться в чувстве, быть не просто окруженной, а пронизанной им, точно Богом, который, как говорила моя бабушка, вездесущ. Когда мысли скручиваются в спираль, я внутри, становлюсь ее частью. Этот образ – пребывания в чувстве – помог мне выразить то, что раньше я не могла описать. Однако произнести все это вслух я никак не осмеливалась.
– Не пойму, тишина обычная или неловкая? – спросил Дэвис.
– Вот что меня поразило у Йейтса во «Втором пришествии»… Помнишь, он там писал, что расширяется спираль?
– Ширятся круги, – поправил Дэвис. – Все шире – круг за кругом – ходит сокол, не слыша, как его сокольник кличет
[8].
