Я заметила, что Ноа все так же лежит на диване, играя в ту же самую игру.
– Ноа, это мои друзья. А это мой брат, Ноа.
– Привет! – отозвался он.
– А можно мне тут походить? – спросил Майкл.
– Конечно. Зацени Раушенберга наверху.
– Фантастика!
Майкл бросился вверх по лестнице. Дейзи потащилась за ним.
Я осознала, что Дэвис тянет меня к картине, которую Майкл назвал «Петтибон». На ней изображалась цветная спираль, или, может, многоцветная роза, или водоворот. Она была нарисована так хитро, что мой взгляд заблудился в изогнутых линиях, и приходилось постоянно сосредотачиваться на отдельных фрагментах. Я, скорее, не смотрела на картину, а стала ее частью. Мне очень захотелось схватить ее и убежать.
Я вздрогнула, когда Дэвис вдруг обнял меня за талию.
– Раймонд Петтибон. Больше всего известны его картины с сёрферами, но мне нравятся спирали. Раньше он был панком. Играл в «Блэк Флэг» еще до того, как они стали «Блэк Флэг».
– Не знаю, что такое «Блэк Флэг», – призналась я.
Он вытащил телефон, постучал пальцами по экрану, и комнату заполнили скрежет музыки и хриплые крики, идущие из динамиков сверху.
– Вот «Блэк Флэг», – сказал Дэвис и выключил музыку через телефон. – Пойдем смотреть кинотеатр?
Я кивнула, и он повел меня в подвал, только не настоящий – потолки там были высотой футов пятнадцать
[4]. Мы прошли по коридору и остановились перед стеллажом с книгами в переплетах.
– Папина коллекция первых изданий, – сказал Дэвис. – Нам их трогать нельзя, конечно. Жир с человеческих пальцев испачкает страницы. Но эту ты можешь взять.
Он показал на книгу «Ночь нежна». Я протянула руку и едва коснулась корешка, как стеллаж разделился на две части. Створки открылись внутрь, и моему взору предстал кинотеатр с полукруглыми рядами черных кожаных кресел.
– Книга Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, – объяснил Дэвис, – чье полное имя было Фрэнсис Скотт Кей Фицджеральд
[5].
Я ничего не ответила – размер экрана меня ошеломил.
– Наверное, заметно, как я изо всех сил стараюсь произвести на тебя впечатление, – сказал Дэвис.
– Ничего не получится. Я постоянно тусуюсь в особняках с потайными кинотеатрами.
– Посмотрим что-нибудь? Или пойдем погулять? Хочу показать тебе кое-что.
– Нельзя бросать Дейзи и Майкла.
– Я им скажу.
Он достал телефон, понажимал что-то и произнес:
– Мы пошли гулять. Чувствуйте себя как дома. Если решите взглянуть на кинотеатр, он в подвальном этаже.
Через секунду его голос раздался в динамиках.
– Я могла бы просто послать ей эсэмэс, – сказала я.
– Да, но было бы не так круто.
Я застегнула куртку и последовала за Дэвисом на улицу. Мы прошли по асфальтовой дорожке вдоль поля, мимо бассейна, в котором лампы светили из-под воды, медленно меняя цвета с красного на оранжевый, желтый, зеленый. На окна террариума ложился зловещий отсвет, напомнивший мне северное сияние.
Наконец мы дошли до продолговатой песчаной «ловушки». Дэвис лег на спину, положив голову на травянистый край, а я устроилась рядом, так что рукава наших курток соприкасались. Он показал на небо.
– Световое загрязнение ужасное, но самая яркая звезда – вон там. Видишь? – Я кивнула. – Это не звезда, а Юпитер. Но расстояние от нас до Юпитера, в зависимости от положения планет на орбитах, составляет от трехсот шестидесяти до шестисот семидесяти миллионов миль. Сейчас оно равняется примерно пятистам миллионам миль – около сорока пяти световых минут. Знаешь, что такое световое время?
– Вроде, да.
– Это значит, если мы путешествуем со скоростью света, нам потребуется сорок пять минут, чтобы добраться туда. Поэтому Юпитер, который мы видим сейчас, это Юпитер сорок пять минут назад. А вон там, над деревьями, видишь пять звезд? Типа кривой буквы W?
– Да.
– Кассиопея. И вот от чего с ума сойти можно. Та звезда вверху называется Каф, и от нас до нее – пятьдесят пять световых лет. До Шедар – двести тридцать. А до Нави – пятьсот пятьдесят. То есть они далеки не только от нас, но и друг от друга. Насколько нам известно, Нави пятьсот лет назад взорвалась.
– Ого, – сказала я. – Значит, мы смотрим на прошлое.
– Да, именно.
Дэвис пошевелился. Я думала, он хочет достать телефон, но потом скосила глаза и увидела, что он ищет мою руку. Я сжала его пальцы, и мы лежали в тишине под светом древних звезд. Я размышляла о том, как получается, что небо – по крайней мере, здесь – на самом деле не черное. Настоящая тьма была в силуэтах деревьев. Они превратились в тени самих себя на фоне серебряно-синего небосвода.
Я услышала, как Дэвис повернул голову, и буквально почувствовала, что он на меня смотрит. Я задумалась, почему мне хочется, чтобы он меня поцеловал? Как понять, почему ты хочешь быть с кем-то, как распутать сложные узлы желаний? А еще я думала, почему мне страшно тоже повернуться к нему.
Дэвис снова заговорил о звездах. Стало совсем темно, и я видела все больше и больше – едва различимых, мерцающих, дрожащих на краешке видимости точек. Он рассказывал о световом загрязнении, о том, что, если долго ждать, можно увидеть, как звезды двигаются, и о том, как один греческий философ думал, что звезды – это булавки в небесном покрове.
После небольшой паузы он заметил:
– Ты все время молчишь, Аза.
– Никогда не знаю, что нужно сказать.
Он спародировал меня в тот день, когда мы встретились у бассейна:
– Попробуй говорить, что думаешь? Я так никогда не поступаю.
И я решила ответить правду:
– Я думаю о «всего лишь организме».
– И что же это такое?
– Не могу объяснить.
– А ты попробуй.
Я наконец посмотрела на него. Все воспевают красоту зеленых или голубых глаз, но у них нет той глубины, которая была в карих глазах Дэвиса. Когда я видела, как он смотрит на меня, я чувствовала, что и в моих карих глазах тоже есть что-то особенное.
– Наверное, мне просто не нравится, что я должна жить внутри тела. Если ты понимаешь, о чем я. Возможно, по сути своей я просто инструмент, который существует, чтобы превращать кислород в углекислый газ. Я – всего лишь организм в этой… бесконечности. И меня в какой-то степени ужасает, что я фактически не контролирую свое так называемое я. К примеру, как ты наверняка заметил, моя рука вспотела, даже несмотря на холод. А самое ненавистное – стоит мне вспотеть, и пот будет литься без конца. Я не смогу думать ни о чем другом, кроме этого. А ведь если не от тебя зависит, о чем ты думаешь, тогда, наверное, ты на самом деле не настоящий. Может, я – просто ложь, которую нашептываю сама себе?
