«Мяч? – подумала Варя и тут же поняла: – Сердце». И зрение ее на несколько секунд затмили прихлынувшие сладкие сумерки…
Когда мгла рассеялась, парень уже смешался с остальными. Теперь Варя следила только за ним.
– Это кто, я не разберу, – сказала бабушка.
– Гусейн, – отозвалась аспирантка. – Знаете его историю?
– Знала, но забыла.
– Такое дело. – И девушка перешла на приглушенный говорок, точно ее могут подслушать: – Он русский-то по матери, отец его – азербайджанец. Бросил их. Вон он какой смуглый. И характер такой же. Наглый, кривляется… – Она выправила голос обратно. – Ну что, Евгения Филипповна, буду их строить?
– Давно пора.
Девушка заглотнула воздух и крикнула:
– Стоп игра!
На крик повернулись все восемь парней.
– Встречайте профессора!
Игра останавливалась, как юла, которую перестали крутить. Ребята еще немного покружили, вяло бранясь. «Стоп! Стоп игра!» – тонко и хлопотливо восклицал белобрысый толстяк с прижатым к груди мячом, увертываясь от товарищей. Бабушка, Варя и Люда шли по притоптанной лужайке. Игроки расступались, запыхавшиеся, источающие сырость и жар, от каждого звучало задиристое: «Здрасьте». Длинный очкарик, криво приплясывая, блеял это «здрасьте» громче всех, вероятно, желая от всех не отставать.
Варя смотрела на одного Гусейна. Коренастый, патлатый, худое прыщеватое лицо. Но какие пушистые ресницы! Он поймал ее взгляд и лукаво подмигнул черным глазом.
– Это наш штаб. – Люда подвела их к дому. – Егерь весной пировал, едва не спалил. Идемте, все вам покажу…
Поднялись по ступенькам.
– Вот она, выставка наших достижений! – обвела рукой деревянные стены с пенопластовыми квадратами. – Здесь же и едим! – показала на стол, толкнула дверь в следующую комнату: – А здесь я сплю.
– Тэк-с, тэк-с, чего они наклепали? – с придирчивой иронией говорила бабушка.
На одной стене на пенопластовых квадратах застыли приколотые иголками коричневые муравьи, как бы образовывавшие китайские иероглифы. На отдельном квадрате свернулся кузнечик розового цвета.
– Почему он такой? – шепнула Варя.
– От спирта! – отозвалась бабушка охотно.
Ниже каждого пенопластового квадрата желтела клейкая бумажка с фамилией студента.
– Зато вот кто у нас есть! – произнесла Люда, показывая на другую стену.
Варя присвистнула. Между божьей коровкой, похожей на каплю крови, и изумрудным жучком, известным Варе как листоед, чернело толстое существо, занимавшее весь квадрат. Выпуклый, глянцевитый жук с растопыренными усищами, выходившими за край его скорбной территории.
– Это же дровосек! – с напористым восторгом сказала Евгения Филипповна. – Ути какой гусар!
– Дровосек, да! – подхватила Люда. – Одобряете? И ведь нашел-то кто? Лентяй! Повезло ему. Дерево сломал трухлявое, а оттуда…
Вдруг, не дав ей договорить, жук, словно очнувшись от громких голосов, шевельнул усищами и с пронзительным скрипом зацарапал лапками пенопласт.
– Ой, он живой! – сказала Варя. – Бабушка!
– А я думала, он все уже… – беззаботно сказала аспирантка. – Он два дня скрипит… Я все жду, когда ему надоест! Утром замолчал, вроде кончился. Как бы не так! – И, приблизив губы к жуку, она с манерной интонацией спросила: – Опять ты за свое, малыш?
– Его надо отпустить! – Варя потянулась к иголке, отдернула руку и с мольбой посмотрела на бабушку.
– Люда, что за безобразие? – спросила старуха. – Кто это сделал? Почерк еще такой неразборчивый. Жу-жу…
– Жуков. Вы бы слышали, как тут все потешались: «Жуков – жук». Чуть до драки не дошло. – Аспирантка с трудом стянула улыбку и поджала губы. – Евгения Филипповна, ну что мы хотим от наших балбесов? В прошлом году гусеница полдня дрожала. Как струна. Только что не звенела…
– Эфира не хватает?
– Есть у нас эфир, хоть залейся. И со спиртом порядок. Просто Жуков троечник, руки кривые, а дровосек и впрямь здоровенный. Размеры подкачали. Видно, он в морилку не поместился.
– Как не поместился? А усы загнуть?
– Правильно, и жестянка не маленькая. Но я же говорю: руки кривые. Как начал этот жук скрипеть, я сразу всем сказала: «Давайте его отпустим». А они: «Он сам издохнет. Прикольный же!» Я снова говорю: «Мальчики, вам нравится слушать, как он скрипит? Давайте я его отцеплю и в траву выкину!» Одни тогда завелись: «Не надо! Такой крутой жук пропадет», другие: «Он все равно не жилец! Если его снять, он проткнутый еще дольше мучиться будет!» Я виновнику торжества говорю: «Иди, Жуков, снова его маринуй». А он: «Людмила Сергеевна, я больше с ним возиться не хочу!» Разозлилась: «Как хотите… Пусть скрипит! Вы уже люди взрослые, в университете учитесь. Но знайте: скрипит он под вашу ответственность! Я умываю руки!» Жуков мне: «Умывайте, умывайте… А сколько я в ручье руки отмывал и от жука этого, и от эфира вонючего!» И все вокруг галдят: «Прикол, прикол!» – и в жука тычут…
– В распятого, – прошептала Варя.
– Люда, есть же правила! – грозно сказала бабушка, и жук снова резво заскреб лапками, точно бы получив надежду. – Вы что, первый раз? Думаете, он боли не чувствует или нервной системы у него нет? Так, значит, Жукову незачет…
– Бабушка, его вообще надо выгнать… – Варя была готова разрыдаться. – Во-первых, отсюда пускай уезжает. И из студентов тоже! Бабушка, я больше не могу! Я жуков боюсь. Скажи ей – снять… Это… Это жестокое обращение…
– С кем? С насекомыми? – уточнила аспирантка насмешливо.
– Освободи! – приказала старуха.
Девушка ловким движением выдернула иглу, и жук упал ей в подставленную ладонь. Она быстро вышла из дома – Варя за ней, – размахнулась, и блестящий черный комок исчез в траве.
– Думаешь, выживет? – глянула на Варю в упор белесыми глазами. – Неа! – И, оттеснив девочку, первая вернулась в дом.
– Ты меня поняла? Жукову незачет! – повторила бабушка, всматриваясь в опустевший квадрат, словно бы в поисках оставшихся признаков жизни.
– Накажем! – сказала аспирантка жизнерадостно. – Сейчас я его вызову. Трудно мне одной с ними со всеми. Я двадцать раз придурку этому объясняла: «Не справился – начинай сначала!» Евгения Филипповна, как славно, что вы приехали!
Она распахнула дверь на улицу и, высунувшись по грудь, позвала зычно:
– Гусейн!
– Как Гусейн? – спросила Варя.
– Гусейн Жуков, и такое, милая моя, бывает… – засмеялась бабушка наставительно.
– Видно, отец имя дал, – сказала Люда, обращаясь исключительно к старухе. – А уж когда развелись, мать фамилию сыну на свою поменяла. Куда он делся? – Она высунулась снова. – Антон, Гусейна найди!
