Пустые стойки… Ни милиционера, ни уборщицы…
Длинный тип в черной пиратской косынке подошел к стене с высоким серо-стальным барельефом (приветный старик в очках) и продекламировал нараспев:
– Композитор Сергей Сергеевич Прокофьев.
Батон иронично икнул куда-то в клочья бороды.
– Му-му-мум-му-му-му! – вдруг запел длинный. – Му-му-му-му-у-у! – И торжествующе возгласил: – Любовь к трем апельсинам!
– Не слыхал о таком извращении, – Батон отечески осалил его по плечу. – Короче, обстановочка, – он понизил голос, притягивая к себе группу. – Там, в том терминале… – перчатка показала в отточенно-полированную даль, – спецназ кировоградский. Они нам на фиг не нужны. Пускай в Киев улетают на своем литаке… А они и не против. Все будет хорошо.
– Да мы даже не сомневаемся! – громко сказал Илья, и его поддержало несколько хохотков.
Время текло вяло и сонно, но, когда солнце засветило вовсю, началась движуха. Купол, зашуршав какими-то картами, подозвал Батона, и тот стремглав повел отряд за собой.
Пробежав несколько пролетов вверх, Илья вынырнул из люка под слепящее пекло.
И тут они были не первыми – на широкой крыше расположилось человек двадцать автоматчиков.
– Загораем, пацаны, – Батон поймал в кулак бороду, будто сейчас сорвет, как ненужную в этих краях шерстяную вещь.
Метров за сто на такой же башне копошились вражеские фигурки, передвигали железки…
– Знаете, чем мы отличаемся? – засипел, садясь на корточки, седовласый мужик в тельнике. – Мы идейные, а они по приказу.
– Среди укропов идейных хватает, – опроверг Батон. – Под Волновахой одного взяли, плачет, сопли утирает, а все долдонит: «Я прав»…
Длинный в косынке (Илья забыл его позывной) раскачивался на джинсовой ноге и пел в телефон:
– Мамуль, я дома. Где-где? В Ялте! Это я симку сменил, старый сломался, мамуль! На днях заеду! А? Мамуль, ты их не таскай! Приеду, вместе на рынок сходим! А? Чего ты, мамуль?
– Эй, упадешь! – окликнул его осетин, мохнатый шар (позывной Гром), напряженно занявший место возле станка с гранатометом.
Тот приложил острый палец к губам и так же на одной ноге сделал несколько скачков от края.
– Мать в Мисхоре, – объяснил жалобно, – думает, троллейбус вожу. А может, и не верит. Мамку никогда не обманешь.
– Извини, – вспомнил Илья важное, – дашь позвонить? Я коротко!
Полина подошла с первого гудка.
– Привет, – сказал он и неожиданно для себя выдавил: – Я на Д.
Почему-то так произнеслось.
– Где?
– На Д., – сказал он тверже и замолчал. – Мне нельзя здесь много разговаривать.
– Что ты молчишь?
– Смотри про нас в новостях, – и разъединился.
Подошвы скрипели гравием, обильно покрывавшим крышу. Голову пекло, по лицу струился пот, следовавший дальше, по шее, по ключицам. Дебильное солнце! Если разуться, наверняка этот гравий будет жечь, как угольки.
– Твоя! – длинный протянул трубку.
– Сбрось, – Илья замахал руками, – не подходи…
– Минометы, снайперки, ПЗРК… – Батон изучал вражескую сторону, приложив к глазам здоровенный, как две сложенные гирьки, бинокль. – Ниче, мы повыше ихнего сидим!
– А выше нас никого? – надтреснуто спросил человек в защитной гимнастерке (позывной Вобла), заветренный видок доходяги и свежая георгиевская лента бантом на рукаве.
– Сверху только Бог, – отмерил Батон рассудительным тоном.
– Это понятно… Я ж не про то… – Вобла засмущался. – А сверху-то нас не того?.. Сверху- то, а?..
– Разве ворона прилетит… Так если пометит – это к славе! – Батон мягко пошел к нему, переложив автомат из правой в левую, приноравливаясь хлопнуть по плечу. – Аэропорт новенький. Столько бабок вбухали… Кому надо такое добро ломать?
– Внимание! Друзья! А мы ведь толком не познакомились! Предлагаю на этом вынужденном пляжу… пляже… – Длинный, сияя, обводил всех острым пальцем. – Вот ты! Откуда?
– С Макеевки, – буркнул Вобла, но вскинул глаза: лицо на миг оживилось, пополнело.
– Кем работаешь?
– Сталеваром.
Батон опять приложился к биноклю, направляя его куда-то вверх, в безоблачную температурную синь.
– Что же привело вас на наш холостяцкий пляж? – Длинный играл своим указательным в микрофон.
– Как шо? – Вобла вновь проглотил щеки. – Затрахали. Всю жизнь мо́зги трахают. Хоть дети отдохнут.
– Слыхал анекдот? – неизвестно кого спросил осетин. – Встретились в пустыне лев, козел, лис и спорят: кто главнее. Нет, погоди, не козел, перепутал. Лев, лис… И кто? Погоди!
– А что здесь забыл москвич? – Неугомонный палец целил в Илью.
– Он не москвич, он Любой, – зевотно сообщил седовласый мужик в тельнике, все сидевший на корточках.
– Точно! Любой! – Палец дрыгнулся. – Прикольное погоняло!
– Да, я любой, – сказал Илья раздельно. – На моем месте мог быть любой… Любой русский человек.
Длинный выхватил телефон из кармана:
– Алло! Мамуля, не звони, я за рулем! Осторожно, двери закрываются! Я сам перезвоню!
А Батон как выпал из трепа, так и молчал, не отрываясь от бинокля и водя им по небу, словно в поисках малейшего облачка.
И вот что-то серое показалось в синеве.
– О! – возликовал осетин. – Слушай сюда! Лев, осел и лис! Осел такой…
Вертолет наполнил небо рокотом. За вертолетом шел серебристый штурмовик.
Зарычали, забранились, и сразу стало не до слов.
Вспышка. Подкинуло, оглушило, повалило, осыпало угольками гравия, все заволокло черным дымом, рокотало небо, новая вспышка, таранный удар потряс основания башни…
Он ринулся в люк и покатился вниз за остальными. Там все горело, и орало, и дергались тела… И кто-то палил зачем-то в остатки стекол, которые осыпались, и выбегал, и падал, потому что лупили отовсюду – и снайперы, и минометчики, а самолет, и вертолет, и еще один вертолет заходили на новые круги…
Он никого не узнавал и плохо понимал:
– Пушкой…
– Нурсами…
– Летит, летит, летит обратно!
– Десант сажают… ПЗРК сюда!
– Нету… Не взяли!
– Миномет давай!..
– Нет взрывателей…
– Любой! Ты чего не отвечаешь? – Батон, безумный, в кроваво-дымящейся одежде, с опаленной бородой, таращился на него. – Марш на крышу! Раненых забирать! Любой! Я тебя прикончу!
– Что? – очнулся Илья.
– Ты что? Как тебя зовут? Любой!
