– Ложись! – прозвучало уверенное, и он немедленно растянулся рядом с человеком в маске, как и он, выдвинув автомат вперед себя.
Они залегли на краю дороги в жесткой траве, позыркивая друг на друга и вверх, где под настырный механический стрекот выплывало огромное красное солнце.
Солнце юга заливало все собой.
Стрекот слабел, таял, пока не исчез.
Утреннее тепло стелилось по степи.
Илья легко и радостно вскарабкался со всеми в грузовик, и пускай ехал по-прежнему на коленях, но, высунувшись по бронежилетную грудь, точно бы вырос. Избежали окружения, избежали боя. Неужели так все и будет – ни одного выстрела? Видно, в этом особые чары войны – не сам бой, а постоянная его угроза. Автомат он сообразил снять с плеча и придерживал рядом со стволом пулемета.
Черный остов выгоревшего грузовика, кругом по траве барахло, наверно, из рюкзаков. Боец справа с чувством рявкнул, Илья не расслышал, но на всякий случай кивнул. Террикон, величественный, как усыпальница дракона. Распаханное серое поле, ноздреватое, как хлеб. Мазанки, похожие на большие куски каменной соли. Старушка, издалека похожая на беззаботную, даже веселенькую тряпичную куклу.
Машина пошла медленнее. Блокпост. Трехцветный флаг воткнут между сложенных стопкой шин. Мальчишеские фигуры, озорные окрики, машущие загребущие руки…
И был город, и площадка возле какого-то армейского здания – широкие бело-голубые плакаты из недавнего прошлого требовали «Захист Вiтчизни». Все прибывшие плотно кучковались, как бы робея, стараясь не стоять поодиночке.
Зато по центру площадки разминались чеченцы, каждый – видный, подарочный. С хрустом играли плечами, опирались на автоматы, как на костыли, посмеивались, черно-, рыже- и седобородые. Они перед кем-то рисовались.
Обернувшись, Илья увидел заброшенный недострой, бетонные блоки с оконной пустотой – хорошенькое место для снайпера. А чеченцам будто бы и нравилось дразнить темноту квадратных провалов…
Когда началось, все время читал новости. Подумывал ехать в Крым. Одессу не давал Полине смотреть и сам отворачивался. Он и Донбасс не мог смотреть. Из жалости. И не мог не смотреть. И так хотелось прорваться через линзу телевизора. Через границу.
– Ты даже в армии не служил.
– Стрелять я умею. Я в тире всегда круто бью.
Прошлым летом были с ней в Одессе недельку, поливали лимоном барабульку в кафе на Ланжероне, и ничто, как говорится, не предвещало.
На войну подбил Серега, приятель со студенчества. Свел с движением добровольцев. Тоже собирался. В последний момент не смог. А Пушкин бы поехал, Иван обязательно, несомненно, по-любасу бы, но этот друг в земле. Уже скелет, наверно.
Илья, никого не предупредив, однажды майским утром собрал рюкзак, улетел в Ростов.
Полине сказал, что в Вологду, по делам издательства. Поверила: у него случались командировки.
И вот он здесь.
– Купол, – статный лысый мужчина, задержав, взвешивал рукопожатие.
– Вампир. Туман. Элвис Пресли, – звучало негромкое. – Ангел. Пятерочка. Самурай.
– Веселые клички, – паренек-новичок, дергая узким плечом, подтягивал автомат.
– Клички – у собак, – хмуро-привычно поправил Купол.
Точно: голова как купол, круглая и нагая.
– А ты кто будешь?
– Не знаю…
– Незнайка, что ли?
– Позывной каждому нужен, – участливо объяснил старшой бородач, с которым пересекали границу. – Я Батон, можно Батя. Давай соображай: какой твой позывной?
– Ой, мне без разницы, – Илья растерянно заулыбался. – Любой подойдет… Не, ну серьезно, любой…
– Нормальный позывной, – разрешил лысый. – Пусть так и будет.
– Как?
– Теперь ты Любой.
– Почти любовь, – определил старшой.
Он лежал на матрасе в большом подвале после риса с тушенкой. Электрический свет из коридора тек в открытую дверь. Слева всхрапывал какой-то богатырь. Справа переговаривались. Один шептал настойчиво, немного шепеляво, будто шуршал целлофаном (Илья сразу дал ему позывной Целлофан), другой отвечал в голос, но приглушенно, смутно, как в бутылку:
– Пионер… У него в Краматорске правосек друга зарезал. Ну, он к нам.
– Зря он жестит. А все же надежный. Мало таких… Молодежь не идет…
– Есть, но мало.
– Только те, кто в Союзе жили… Они понимают, шо почем. Вот меня возьми. Я ГРОЗ четвертого разряда
[2]. Сечешь? Так-то. Отец ГРОЗ и дед ГРОЗ.
– Давно войны народ не нюхал!
– И ты заметь, все эти годы – мир и покой, а люди звереют! Раньше про собак говорили: сука, кобель. А теперь как? Мальчик, девочка… А сами звери!..
Илья усмехнулся сквозь побеждавшую дрему. Перед закрытыми глазами сверкал звездопад.
Ему снилось что-то детское. Он бесконечно тонул в мягком свете, качаясь в гамаке, тонул, и качался, и дальше тонул. Повернувшись на бок, сквозь слипшиеся веки увидел бронежилет, автомат, берцы, сначала размыто-сказочные, но стремительно обретавшие неотвратимую жесткость.
В тех же грузовиках прикатили к площади, полной народа, и выстроились с краю. На площади люди кричали хором, по складам, просительно, жарко, запрокидываясь и высоко размахивая флагами. Они кричали: «Россия!»
Женщины побежали к грузовикам, наперегонки, с цветами. Возле Ильи у бокового борта стояли все в масках и хватали стебли перчатками. Илье достался махонький и невинный, с закрытым розовым бутоном мак, похожий на мышонка. Его протягивала не первой молодости тетка с красиво-горемычным, как бы вспухшим лицом, большим влажным ртом и большой грудью, взбудораженно гулявшей под синим платьем. Распущенные волосы ее были светлыми, но, пока она тянула цветок, Илья увидел взлипшую подмышку с темными водорослями и подумал, что голова крашеная.
Побросали цветы на дно, по команде подняли вверх автоматы, перевели на одиночные и начали стрелять – залп, два, три… Это он умел.
Женщины отбежали обратно в толпу, которая перестала кричать и бессвязно бормотала. Салют по мертвым. Илья, дергаясь щекой на грохот, давил на гашетку и опять вспомнил друга, найденного в Филевском парке у тополя в первом пуху в петле из провода.
«Вот и пострелял», – подумал, нагибаясь за цветком, и обжег пальцы о дымившуюся гильзу.
На рассвете отправили в аэропорт.
Батон шутовским жестом протянул к дверям автомат, они услужливо разъехались, и Илья вошел вместе со всей группой.
Те, кто проник раньше, казались пассажирами, ждущими ранний рейс. Слонялись, отражаясь во внутренних стеклянных конструкциях и промытых витринах, за которыми было еще темно, вчитывались в электрические икринки табло, сидели на рюкзаках, правда, все были вооружены, а некоторые курили назло табличкам на украинском и английском.
