С тех пор как объект отменили, все оживились, торопя события: чтобы поскорее земля показалась, свободная. Оживилась природа. Несколько раз полосу заливало так, что она полностью сливалась с болотом, и Соков думал даже, что ее потерял. Но солнце творило чудеса, бетонка опять выступала, хотя, конечно, приходилось особенно потрудиться, расчищая от мути и гнили.
Зимой Соков раз в месяц нанимал мужика из другого поселка, проставлялся, и тот, озорно его матеря, сражался со снегом и льдом на своем тракторе. Летом повадились грибники. Эти чужаки ставили свои машины на полосе, а то и на площадке. Соков выскакивал из дома:
– Ехай отсюдова! Щас ребят позову, они вам покажут! Мне ружье принести, а? Это объект, понял? А вдруг самолет, и чего?.. Тебе на башку сядет, да?
Слюна прыгала у него на губах, глаза горели так электрически ярко, что грибники предпочитали не связываться с психом. Он махал руками страстно и длинно, зачерпывая небо, точно призывал самолет немедленно опуститься.
Было и такое: тогда жива была жена, дочка жила с ними и ходила в ближний поселок в школу, и работала еще небольшая, но команда, и на площадку еще иногда садились вертолеты, – приехали бандиты. Соков говорил с ними, тремя, отдельно, в конце полосы, где начинались топи.
Они разговаривали с ним загадочно и пританцовывая.
– Сухо, – полувопросительно сказал главный, круглоголовый и безволосый. – Сухо у тебя. Зачем землица, сука, пропадает? Глупо, земеля. Мы ж в Коми или не в Коми? Сам знаешь, нет земли. А у тебя есть. Мы бетон сковырнем и строиться будем, ты усек?
Сослуживцы видели издали: Соков в мольбе задирал руки и размахивал руками, точно крыльями (может, отгонял мошкару?), пританцовывал каким-то своим танцем, он и в танце хотел переспорить гостей. Его толкнули, упал. А трое прошли к большой машине, стремительно и молча, и с дикой скоростью умчали. Соков шел медленно и хромая, и рукав его отекал вонючей болотной жижей, и все начали готовиться к худшему, но никто не вернулся. Вероятно, собирались вернуться, но им помешала какая-нибудь разборка, и они навеки сгинули где-нибудь среди болот. Зато Соков в тот же месяц начисто облысел и головой стал как тот главный бандит, который требовал отдать сухую землю, без пользы покрытую советским бетоном. И еще Соков укрепился в деле. Он стал будто бы жрецом отмененной веры, который хранит священное пространство, ожидая сошествия божества.
…Осенним днем 2010-го Антон Антоныч помогал Сокову по пьяни. Опьянение давало соседу сил и желания общаться с Соковым. Антоныч пел, бормотал, уходил далеко и приближался и даже обнаружил бревно, которое столкнул в заросли, прочь:
Вот! Лежало! Это разве дело? Порядок нужен! А то мало ли…
Соков не ответил.
В тот день он лег спать рано. Рано вставать, да и спал с перерывами. Проснулся от шума и свиста. За окном мелькнула широкая тень, и с чудовищным железным грохотом что-то обрушилось и загремело.
Соков узнал этот шум. Сжало сердце. Он влез в сапоги, выскочил из дому и побежал.
Он бежал сквозь ветер, морось и сумрак в трусах и майке. Он бежал, и бежал, и бежал. В конце полосы, невероятный, словно мороженое из детского сна, белел лайнер.
Как рассказали потом пилоты Ту-154, они не поверили своим глазам. В тот день их пассажирский самолет, летевший рейсом Полярный – Москва, в воздухе перестал работать. Короткое замыкание. Полностью исчезло энергоснабжение – отказали бортовые аккумуляторы, срок службы которых истек. Самолет плыл над тайгой, изнутри погаснув, снижаясь к гибели. И вдруг, как чудо или как издевка, среди непрерывного мрака деревьев мелькнула площадка, проступила полоса…
Самолет сделал круг, опустился, промчал бетонкой безо всяких препятствий и уткнулся в болото.
Свой
– Нас окружают, – сказал парень рядом.
И сразу Илья услышал то, на что не обращал внимания.
Вкрадчиво хрустели ветки. Словно подавая сигналы.
Лес, высоченной чернотой обступавший просеку, был полон нехорошего движения. Это была даже не просека, где они стояли, а разбитая колея с окаменелыми комьями земли, а слева и справа кто-то с треском приближался.
Хряск, хряск…
– Окружают, – сказал парень виновато. – Лучше посижу, – он быстро опустился на землю: призрак человека с призраком автомата.
Хряск, хряск…
– Окружают, – неслось от одного к другому.
– Тишина! – отрывистый приказ. – Заткнулись!
Илья замер, остановив дыхание, разом прикинувшись неживым. Хруст перестал, значит, и в лесу тоже замерли, и от этого стало жутко. Ночь густела, еще чуть-чуть – и можно мять ее, как пластилин.
Он ссутулился, чувствуя горб рюкзака и неловкий черепаший панцирь бронежилета, нянча двумя руками автомат, ставший липким и почему-то лишним.
Я слышал рации, – пылкий шепот.
Чье-то успокоительное:
– Здесь зверей много.
За деревьями размашисто зашуршало, как будто протянули тяжелую тушу.
Илья повесил автомат на плечо, снял каску, душившую горло ремешком и накрывавшую слух, опустил на землю.
Ведь всех сейчас уложат, двенадцать человек. Уложат… Вряд ли плен. Просто всех уложат…
В небе навстречу его молниеносному взгляду пролетела лучистая строчка. Следом еще одна. Звездопад. В эту ночь был настоящий звездопад. Звездная собачья свадьба. Их было непривычно много, и они там в своей тоскливой серебристой вышине клубились, грызлись, метались – наверно, лаяли. Откуда еще увидишь такое небо? Мы уже пересекли границу? Сказали: да…
Удивительно – ни одного комара.
По сухим комьям дороги заиграли яркие лучи фонарей.
Людские фигуры шатнулись, выпуская к лесу двоих – на разведку. Илья споткнулся и, выпрямившись, в каком-то инстинктивном танце проскользнул к машине, на которой приехал, бронированной белой газели с облупленной зеленой полосой на борту. Влез внутрь – было черно и пусто, – пробрался на последнее сиденье, к бойнице, откинулся, поставив автомат между ног, и закрыл глаза.
Сколько времени? Время в телефоне, телефон приказали сдать еще давно, чтобы не засекли.
Уснул в минуту – отрубила опасность…
Разбудил грохот. Что-то ползло мимо. Вылез, увидел грузовик, который встал с погашенными фарами.
Позади газели темнело плотное стадо, грузовик к грузовику.
Наскочил старшой, с силой хлопнул чье-то плечо, протараторил в возбуждении:
– КамАЗ полетел!
– Как?
– Застрял! – Глаза, хорошо различимые в темноте, казалось, светились, проясняя бешеное лицо с клочковатой бородой.
Илья почувствовал бодрость: есть подмога, окружения нет… Прислушался. Хруст вроде еще звучал, но нестрашный, уже жалобный. Может, и правда звери, но ничего, много нас, охотников. Или это сами деревья приветствуют освободителей скрипом.
