– Ну да, это ты! – Она сказала это так, словно мы собирались продолжить на середине прерванную беседу, или будто она окликнула меня, а я не услышала, что возможно.
Я было открыла рот, чтобы ответить, но не могла вымолвить ни слова. Я так привыкла молчать, отказаться от привычки труднее, чем может показаться. Я посмотрела ей за спину, на море обернувшихся к нам лиц, с жадностью ожидающих того, что произойдет дальше.
– Как ты, черт побери, можешь спать по ночам? – Она придвинулась на шаг ближе, ее челюсть подергивалась, а пальцы были согнуты.
Я почувствовала, что у меня дрожат ноги, и скрутило живот. Я была парализована, вилка затряслась в моей руке, с нее посыпался горошек.
– Не смотри на меня! – выкрикнула она.
Я посмотрела налево и направо от себя, не то чтобы, подчиняясь ей, а пытаясь увидеть, нет ли поблизости охранника. Его не было.
Тогда она закричала:
– Сидишь здесь, как размазня, мисс Воображала, а ты есть и остаешься детоубийцей, разве не правда? Ты убила свою маленькую дочку. Что ты за зверь?
Я была не в состоянии что-либо сказать. Я не могла проглотить еду. Я пристально смотрела на нее. Она запрокинула голову назад, словно собираясь выкрикнуть что-то еще, но вместо этого кашлянула и смачно плюнула теплой слюной мне прямо в лицо. Слюна прилипла к краю моей челки и ресницам и стекала каплями с носа прямо в тарелку. Это был второй раз, когда мне плюнули в лицо. Ощущения оба раза были одинаковыми: смущение, стыд, смертельная скука.
– Какие-то проблемы? – наконец подошел охранник.
Я покачала головой. Нет. Никаких проблем. Я дождалась, пока все уйдут, чтобы подойти с подносом к стойке. Ноги по-прежнему дрожали, и я подумала, что, может быть, нездорова. Я видела, как подавальщицы, такие же заключенные, как я, впервые посмотрели на меня. Я больше не невидимка. Меня раздели донага и выставили напоказ, и я хочу умереть. Я хочу умереть.
16
В воскресенье в Чизике был солнечный осенний день, и семейство Дин готовилось к приему гостей. Мэттью радостно суетился на кухне под звуки радио, пока Джессика купала Лилли. Не глядя, выдавив из пузырька пену для ванн под струю воды, она наблюдала, как та превращается в снежные хлопья, всплывающие на поверхность воды. Джессика сняла с Лилли комбинезон и подгузник и позволила ей побрыкать босыми ножками по матрасику для пеленания, лежавшему на полу ванной. Лилли завопила от новообретенной свободы и наготы, подняла головку и захихикала.
Проверив температуру воды, Джессика размешала пену рукой. Подняв дочь с матрасика и держа ее под мышкой, она наклонилась над ванночкой. Как обычно, она позволила ей побрыкать ножками в воде, давая привыкнуть к теплой воде и понять, что ее будут купать. Видимо, от маслянистой пены ее руки стали скользкими, и в мгновение ока Лилли, словно маслом намазанная, внезапно выскользнула из рук матери и исчезла под водой, сплошь покрытой пеной.
Джессика не слышала, как Мэтт поднимался по лестнице, и не догадывалась, что он стоит у нее за спиной. Она поняла, что он здесь, только тогда, когда он закричал из-за ее плеча: «Господи! Лилли! Джесс! Хватай ее!»
Пока Джессика нерешительно шарила в воде, Мэттью с разбега оттолкнул ее и быстро опустил руки в ванночку. Он вынул их, держа Лилли, у которой волосы прилипли к лицу. Девочка стала глотать ртом воздух, сделала глубокий вдох и зарыдала. Бережно держа дочь на груди, Мэттью схватил полотенце и завернул ее в него. Прижав ее к себе еще крепче, он повторял:
– С тобой все хорошо, моя дорогая. Все хорошо. Папа с тобой.
– С ней все в порядке? – выпрямившись, шепотом и едва выговаривая слова, произнесла Джессика.
Мэттью метнул в нее такой взгляд, что у нее все перевернулось внутри. Прищурившись и сжав зубы, он сказал:
– Какого черта, Джесс? Какого черта? – Капля слюны, сорвавшаяся с его губ, долетела до ее щеки. Она не вытерла ее.
– Что случилось? Ты как замороженная! – раздраженно выговаривал он ей.
– Не знаю. Я не знаю, что случилось. – Она говорила, глядя в пол, ощущая острую боль от его едкой и пренебрежительной насмешки.
К тому моменту, когда пришли гости, Мэттью успокоился, а Лилли смеялась, но утренние воспоминания преследовали Джессику, как неприятный запах, от которого она не могла отделаться.
В этот раз родители Джессики и Мэттью впервые встретились с новым приятелем Полли, и, несмотря на то что перед его приходом они грубо подшучивали над его именем и профессией, казалось, все быстро и легко поладили с ним. Топаз недолго работал в качестве строителя на одном проекте в Африке, перестраивая школу и помогая проектировать дома. У Джейка вызвало большую досаду то, что все сидели и слушали, что рассказывает Топаз, а в конце Энтони довольно ловко подвел итог: «Неважно, где или когда, кирпичи есть кирпичи, а стройка есть стройка».
Ужин, как всегда, прошел оживленно, Энтони затеял словесную дуэль с Мэттью, а потом взялся за Джейка:
– Вы, парни, оба огорчаете меня, разве вы не знаете, что под лежачий камень вода не течет!
Роджер поддержал его:
– Правильно! Правильно!
– Я много работаю, папа! Очень много! – воскликнул Мэттью.
– Ерунда. Сидеть за столом не значит много трудиться, сынок. Много работать – значит в любую погоду возить кирпичи и мешать цемент коченеющими от холода руками. Вот по-настоящему тяжелая работа! – Энтони опрокинул рюмку.
– Но теперь ты сидишь за столом, – напомнила Маргарет мужу.
– Только потому, что мне, черт побери, приходится это делать. И я заслужил право сидеть на заднице, я для этого немало потрудился! – Энтони хлопнул рукой по столу.
Охнув, Маргарет закатила глаза, повернувшись к Корал, находившей буйное поведение своих родственников несколько неуместным.
Полли пожаловалась на то, что, как ни досадно, не может похудеть, видимо, с безразличием относясь к тому, что только что дочиста вылизала тарелку, съела две обильные порции курятины в винном соусе и небольшое ведерко мороженого.
– Не стоит беспокоиться о внешности, Полли. Красота – это свет, исходящий изнутри, – высказал свое мнение Топаз.
Такая проницательность вызвала громкий хохот у Энтони, Роджера, Мэттью и Джейка. Топаз смеялся вместе с ними, словно намеренно потакая их предрассудкам.
Мэттью, не стесняясь, отпил из бутылки охлажденного «Шардонне», всегда стоявшей в досягаемости от него. Вино и шутки, сопровождавшие этот вечер, пришлись по нраву всем, не говоря уже о Джессике, которая после родов еще не сделала ни глотка. Она была счастлива так славно провести время, это был тот вечер, о котором она мечтала, когда они только купили этот дом на Мертон-авеню. Однако она чувствовала себя посторонним наблюдателем. Она больше не могла с уверенностью выражать свое мнение или пытаться шутить. Она смотрела на широко открытые рты своих гостей и, как ни странно, испытывала стеснение, хотя сознавала, что это смешно – эти люди понимали и любили ее.
