– Великолепно, Джесс, очень хорошо, что вы самовыражаетесь, анализируете свои мысли посредством искусства, вам больше всего нравится заниматься именно этим?
Я кивнула главным образом потому, что не хотела разочаровывать ее. Казалось, она так довольна видеть мои неразборчивые каракули, просто счастлива.
13
Закрыв глаза и со спускающимся на бедра, когда она нагибалась, мешковатым животом Джессика сидела в своей ванной комнате и очень, очень глубоко дышала. Прошло около двух недель с тех пор, как она родила, и не было никакой надежды на то, что она сможет застегнуть молнию на своих обтягивающих джинсах, даже если сменит пижамные штаны. Шов хорошо зажил, превратившись в тонкую, словно карандашную, красную линию над лобком, и общая слабость после кесарева сечения исчезла. Теперь она могла распрямиться, не морщась. По правде говоря, ее тело успешно возвращало себе прежний вид.
Открыв глаза, она уставилась на свое отражение в большом настенном зеркале и почувствовала отвращение к собственной внешности. Волосы были грязными, и она не могла припомнить, где была ее косметичка и тем более когда она в последний раз открывала ее. Она пригладила челку и прикусила губы, чтобы они стали чуть ярче. На самом деле то, как она выглядит, зависело не от этого.
Лилли плакала. Она плакала уже целую минуту, и поэтому Джессика пряталась в туалете. Она слышала, как Мэттью ковыряется на кухне, и знала, что, едва услышав оживший сигнал радионяни, вопящий, как сирена, он побежит на него.
Словно по команде, Джессика услышала тяжелые шаги мужа, поднимающегося по лестнице, который кричал: «Все нормально, Лилли, папочка идет. Не плачь, малышка, я иду к тебе!», а потом: «Джесс? Джесс?» Было ли это намеренно или нет, но ей послышались обвинительные нотки в этом призыве, и мысленно она конкретизировала подтекст: «Где ты? Почему ты не идешь к Лилли? Она плачет, а ты – ее мать и должна бежать к ней всякий раз, когда она нуждается в тебе…»
– Извини, Мэтт! Я – в туалете. Я ненадолго застряла. Ты взял ее? – с улыбкой окликнула она через закрытую дверь, стараясь, чтобы ее голос звучал правдоподобнее.
– О, ладно, ерунда. Да, я взял ее!
Сжав зубы, Джессика слушала, как Мэттью бормочет что-то слащавое и добродушно подтрунивает, как всякий раз, когда общается со своей дочуркой.
– Ты-самая-лучшая-малышка-на-целом-свете! Да, это ты! Это ты! – после чего он чмокал Лилли в щеку. – Так и съел бы тебя, Лилли! Да, я мог бы! Я мог бы съесть тебя с хлебом! – И он снова целовал ее.
Джессика почувствовала, как напряглась ее челюсть и задрожали пальцы. Ее ревность вспыхивала от малейшей искры, после чего ее мгновенно охватывало чувство вины, разгоняющее кровь по жилам и бьющее рикошетом по животу. Как можно быть такой ревнивой? Она – твой ребенок, твоя дочка.
– Ты там в порядке, мамочка? – Мэттью тихо постучал в дверь ванной комнаты. Она слышала, как Лилли икает от облегчения и радости оттого, что отец держит ее на руках. – Мы спускаемся на обед, встретимся внизу!
Джессика не могла бы сказать с уверенностью, что ее бесит больше – его веселый тон или то, что он называет ее мамочкой и говорит как за себя, так и за Лилли. Ей давно хотелось просто поговорить с мужем. Так, как они обычно это делали.
Встав, Джессика внимательно посмотрела на свое отражение и спустила воду в унитазе, старясь притвориться, что все в порядке. Проведя рукой по груди, она не почувствовала ничего, кроме облегчения оттого, что она не в состоянии кормить грудью свою дочь. Акушерка сочувственно прищелкивала языком и хлопала ее по руке, словно извиняясь. «Такое иногда случается», – сказала она. Джессике было все равно. Поскольку у нее не было молока, не было другого выбора, кроме как продолжать кормить Лилли молочной смесью, дополнительным же преимуществом было то, что чаще всего Мэттью мог взять на себя ответственность за ее кормления, что он делал, разумеется, с большой охотой.
Давай, ты можешь это сделать, Джесс! Соберись и думай о хорошем. Она попыталась сосредоточиться на своих мыслях. Все будет отлично. Все будет просто замечательно. То есть ты не такая, как твоя мать с ее любовью с первого взгляда, это ничего. Все люди разные. Возможно, тебе понадобится больше времени. Сделав еще один глубокий вдох, она спустилась по лестнице, еле волоча ноги, и прошла на кухню.
– Мы как раз волновались, не застряла ли ты в туалете! Правда, Лилли? Мы собирались вызывать бригаду пожарников. – Мэттью обращался к Лилли, лежавшей в переносной кроватке, стоявшей на подставке в углу комнаты, у комода.
– Что у нас на обед? – с улыбкой спросила Джессика, не обращая внимания на его замечания.
– Ох, я решил остановиться на обычной порции молочной смеси в 65 граммов! За которой последует радостное отрыгивание. – Он помахал бутылочкой в ее сторону.
– Я имею в виду для нас, идиот! – вздохнула она.
– Знаешь что, покорми Лилли, а я быстренько организую тосты с сыром. Как тебе?
Джессика кивнула.
– Очень заманчиво. – После того, как она родила Лилли, у нее пропал аппетит, но кусочек сыра на тосте помог бы скрыть обман.
Когда Мэттью вручил ей бутылочку, Джессика почувствовала, что у нее, как обычно, сдавило живот, чаще забилось сердце и откуда-то изнутри ее тела стала распространяться паника. Она неловко держала бутылочку, которая скользила в ее ладони так, как ни у кого другого. Даже ее отец выглядел профессионалом, когда, держа Лилли на одной руке, он другой рукой кормил ее, расхаживая по кухне и лениво болтая с ней, словно занимался этим вечно. Кормя дочь, Джессика чувствовала себя удобно только в одном положении, в специальном кресле и предпочтительно когда на нее никто не смотрел. Медленно подойдя к переносной кроватке, она улыбнулась, глядя сверху вниз на дочь, которая, задрав ножки, пыталась схватиться руками за пустоту и скашивала глаза, стараясь ни на чем не останавливать взгляд.
– Привет, Лилли. Это я, твоя мама, – кивнула она.
– Разумеется, она знает тебя! Она тебя любит, – засмеялся Мэттью, беря в руки кусок чеддера, одиноко лежавшего в глубине холодильника.
Джессика нервно посмотрела на него. Она понимала, что он старается изо всех сил, но хотя его замечание должно было бы успокоить ее, он добился обратного эффекта, заставив ее почувствовать себя обманщицей. Почему ей было так тяжело? Как могла бы она описать то замешательство, в котором пребывала, когда ей приходилось разговаривать с ребенком, со своим ребенком?
Взявшись одной рукой за кроватку, она попыталась другой рукой приподнять Лилли за плечики, поняв, что рычаг должен быть больше, она уложила ее на мягкий матрасик. Лилли, явно недовольная ее неловкостью, начала плакать. Джессика увидела, как у Мэттью подергиваются руки в отчаянии от того, что он не может взять на себя эту задачу, ему хотелось бы с легкостью подхватить дочь и перекидывать ее высоко в воздухе с одной руки на другую для того, чтобы доказать, как это просто.
