И чтобы убедиться, тот это Чучалин или не тот, он согласился идти на выступление каких-то панков из Минусинска.
Играли в подвале «Байского дома».
«Байский дом», «Дворянское гнездо» – когда-то престижная пятиэтажка на самом берегу Енисея, куда селили политическую и культурную элиту республики. Партийные деятели, министры, выдающиеся литераторы, актеры… Даже первый секретарь Ширшин имел здесь квартиру. В подъезде, помнится, сидел милиционер и скромно спрашивал: «Товарищ, вы к кому?» – и, если человек начинал мяться, тут же становился грозным, перекрывал путь.
Но в последнее время в городе появилось много удобного жилья; элита не давилась теперь в четырехкомнатках, а спокойно покупала или строила виллы. Просторный и сухой подвал «Байского дома», видимо, не очень был нужен жильцам, и в нем оборудовали нечто вроде концертного зальчика.
Вход оказался платный, но цена смешная – тридцать рублей. Принимая деньги, парень со значком анархии на свитере оправдывался перед каждым:
«На бухло ведь надо после сейшена».
Музыканты находились тут же – сидели на корточках возле деревянных поддонов, обозначавших сцену, и что-то обсуждали. Наверное, песни, которые будут исполнять. Среди них Андрей узнал Игоря. Подходить, конечно, не стал: зачем мешать, успеется…
Концерт не очень понравился. Музыканты часто сбивались, звук для тесного помещения сделали слишком сильный, и слов, которые выкрикивал Игорь, было почти не разобрать. Так, отдельные фразы припевов: «Я экзистенциальный нуль», «до этого доживешься и ты… нет другого пути», «я уже не умру молодым».
Слушатели сидели на скамейках и табуретках с серьезными лицами. Никто не порывался вскочить, закричать, сплясать. Женечка, сдвинув от напряжения брови, пыталась уловить как можно больше членораздельного из этого хрипа в пластмассовый бытовой микрофон.
После концерта несколько самых молодых пареньков и девчонок сразу ушли – видимо, их ждали дома родители, – осталось человек десять. На мониторы без мешканий поставили бутылки водки, наскоро порезанную толстыми ломтями вареную колбасу. Андрей понял, что сейчас, перед пьянкой, самое время поздороваться с Чучалиным.
Тот, на вид мало изменившийся с начала девяностых, довольно долго не мог вспомнить Андрея, и Андрею стало неловко, ощутил себя каким-то пройдохой. Но потом Игорь радостно дернулся, лицо просветлело.
«А, точно! Было!.. На “Пятилетке” пивком надувались, на Енисее. Как-то с плафоном за пивом пошли. Да? Тары не было – сняли плафон с лампочки в подъезде и пошли. И ведь налили нам. Налили!»
Андрей стопроцентно не участвовал в том приключении с плафоном, но покивал, поулыбался.
«А ты здесь по-прежнему? – бросив в себя первую порцию водки, спросил Игорь. – В Кызыле?»
«Куда мне… Вот женился недавно. – И Андрей притянул к себя явно робевшую перед музыкантами Женечку. – Моя молодая жена. Евгения. Твоя давняя поклонница, кстати».
«Да, еще с Дома пионеров, – сказала она. – Я на гитаре училась, а вы там репетировали тогда».
Чучалин покивал:
«Было время. Теперь в Минусинске живу, в Абакане… Родители вообще в деревне полумертвой. Хорошо хоть, получилось у них северные пенсии оформить, что-то получают. Я с ними пожил, но это… деревня – это вилы, короче. Вот уже лет пять болтаюсь по чувакам. Подвалы, студии. А тут все было – трехкомнатка, дача двухэтажная, гараж капитальный. Все, считай, бросили».
«Почему?» – сочувствующе и в то же время с осуждающим недоумением спросила Женечка.
«Что “почему”? Бросили?»
«Нет, это я понимаю… Переехали».
«Отец, короче, как-то ехал с дачи и увидел, как один парень, тувин, лезет к женщине в сумку. Ну, он его остановил. Перехватил руку. А их там штук пять оказалось. Ну и налетели… У меня отец спортсменом в юности был. Ввалил им, но и сам получил. Лицо разбили, руку отверткой… Пришел домой и сказал: “Давайте голосовать: кто за то, чтобы уезжать отсюда к чертовой матери?” Он и мы с братом подняли руки, мать была против. Ну, не против, но боялась переезда. Теперь жалеем, конечно, что так второпях собрались, за копейки всё сбросили. Деревня – ад. Отец по ночам не спит толком: всё тащат, все дворы обнесли. Брат младший комнату в общаге снимает, на торгушке грузчиком… Я вот вообще хрен знает в кого превратился. Панк поневоле… А с другой стороны… – Игорь протяжно вздохнул и подставил стаканчик под разливаемую басистом бутылку. – С другой стороны, здесь тоже не жизнь, как я вижу. Вот, все наши, с кем тогда в Доме пионеров лабали, собрались там в итоге, за Саянами. Вся группа. Теперь ездим, играем. Но так, за мелочь, на побухать чисто».
Андрею захотелось узнать, знаком ли Чучалин с Белым – тот ведь был заметным рокером, может, Игорь что-то знает о нем. Женечка опередила своим вопросом:
«А это вы тексты пишете?»
«Да нет, все пишем. Я… – Игорь усмехнулся, – …ни на чем играть так и не научился, поэтому вот пою как могу… А ты-то умеешь на гитаре?»
«Ага!»
«А песни сочиняешь?»
«Да».
«Так надо группу собирать».
Женечка, секунду назад улыбавшаяся, по своему обыкновению, до ушей, демонстрируя все зубы, здоровые и крупные, сделалась почти печальной.
«Да я бы хотела. Но среди девчонок здесь таких нету, кто мне близок в этом плане. А с парнями – не хочу».
Чучалин хмыкнул:
«Наоборот, это классно, когда девушка лидер, а музыканты – парни».
«Это банально, во-первых. Так же банально было бы, если бы вы взяли девчонку на подпевки».
Игорь затяжно и как-то слишком внимательно посмотрел на Женечку:
«Да, согласен, – и, слегка запьяневший, наверняка почувствовал потребность пооткровенничать: – родителям тяжело. Всю ведь жизнь здесь. Они местные. Из русских сел. В наш пед поступили в шестьдесят каком-то, познакомились, поженились. И вот – теперь не здесь. Каких-то четыреста километров, а все ведь там другое, под Минусинском. И степи другие, и горы, и Енисей даже… Отец мой, он ведь всю жизнь книгу писал. Роман о Туве. Верней, о том, как она с Россией сближалась. Тогда, в начале века… В архивах копался, материалы собирал, со стариками еще успел поговорить. Еще в советское время в наше… ну, в кызылское издательство предложил, а там и читать не стали, к названию придрались. А роман называется “Урянхай”. И они там: “Вы что, не знаете, что это оскорбительное слово? Так нас монголы оскорбляли, китайцы, потом – царская Россия”. Отец стал спорить, что на всех старых картах Туву нынешнюю обозначали как Урянхай, Урянхайский край. “И что? – эти. – Мы теперь будем популяризировать старую топонимику? Мы живем в советской стране”. Ну, он разозлился, послал в Москву, оттуда, ясное дело, вернули. Типа: “Нужно еще работать”. Ну он и работал… делом жизни эту книгу считал. Как вот Россия расширялась, несла культуру, просвещение, спасала такие вот народы вымирающие… И в деревне в первый год воспрянул вроде, сделал себе рабочий угол, а потом… Тут узнал от матери, что сжег всё. Все бумаги. Три коробки было… А я и прочитать не успел».
