«Из-за чего страх?» – повторил вопрос.
«Так… Поняла, что никто меня не защитит. Кроме, может, тебя… надеюсь».
Доказывать сейчас, что он точно защитит, было нелепо, и Андрей промолчал. Женечка, кажется, и не ждала подтверждения – пауза была короткой.
«Плохо мы сплавали. Позорно».
«Да? С байдарками не справились?»
«Не в этом дело. С байдарками все нормально. Ребята умеют, и Борис Гельмутович, старичок этот, подсказывал. Не в этом дело… В первый же вечер… – Женечка не тяготилась наготой (обычно девушки после секса – даже Ольга, жена, – натягивали на себя простыню, одеяло), глядела в потолок, – …стали на ночевку возле Севи. Это выше того места, где Сейба впадает… и прискакал местный. Покрутился вокруг на лошади, осмелел – и прямо к костру: “А вы чего тут топчете? Нельзя тут быть”. Парни стали ему вроде в том плане, что его-то какое дело, а он: “Это наша земля, ёвана! Уходите, пока в реку не скинули”. И стал угрожать, что сейчас десять их прискачет, сорок… Еще покрутился и уехал. Сказал перед этим: “Я предупредил. Смотрите!” И наши решили на новое место переплыть. Мы, девчонки – я и Марька, – убеждаем, что нельзя. Это значит, что мы зашугались, нельзя чмырями себя показывать. А парни, старичок доказывают: надо переплыть на километр-другой. Поводы выдумывают – типа, может, здесь святое место, еще всякую хрень… Уже по темноте пришлось вещи обратно по рюкзакам распихивать, плыть ниже. Островок там нашли. Парни рады: сюда не доберутся… В общем, как слизни себя повели».
Андрей хотел было заступиться за парней: он наверняка повел бы себя так же. Сдержался. «Зачем?» Вместо этого вспомнил случай, рисующий его героем:
«Я еще в школе учился, и мы с одним из нашей школы, с Пашкой Бобровским, поехали на дискач в дэка “Колос”. Самое толобайское место – в районе Шанхая, возле завода жэбэи, психбольницы. Оделись как брейкеры: очки-“лисички”, бананы. И поехали на автобусе. Потом пешком в гору… Пришли, осмотрелись: одни тувины. На нас косяки давят. Дескать, чего надо? И музон еще, как назло, попсовый до предела. Мы стоим у стеночки, понимаем, что тучи сгущаются реально. Уже несколько совсем рядом прошли, чуть-чуть не задевают, и водярой несет… И уйти боимся. На улице быстрее зарежут, чем здесь. И тут – тема подходящая. Мы выбегаем на центр и начинаем вваливать. Сначала верхний брейк, а потом и по полу. Боб такой флай завернул!.. Тема кончилась, мы снова к стене, а нас не пускают – аплодируют прямо, по плечам хлопают: “Молодец! Маадыр!” Богатырь, типа… Кто-то побежал еще такую же музыку ставить, стали просить научить движениям, бухлом угощают… Короче, оттуда героями уходили. Целая толпа нас до остановки проводила, посадила в автобус. Объясняли: “Мы вас охраняем. Вдруг плохой кто таких хороших обидит”».
«Вот-вот, действительно молодцы! – воодушевилась Женечка и с какой-то странной надеждой всмотрелась в Андрея. – Так с ними и надо себя ставить. Чтоб уважали! Согласись. – Андрей кивнул. – Я вот тувинский язык учу. Говорят, на них это мощно действует, когда с ними на их языке говорят».
«Да, я знаю». – Андрей уронил голову на подушку; после нескольких минут передышки желание возвращалось, и еще большее, чем перед первым разом.
«Но это не для того, чтоб заискивать, – говорила девушка, – а чтоб… Ну, чтобы видели, что мы здесь по-настоящему укрепились, навсегда. Что это и наш тоже язык и земля. А получается… Как еврейские поселенцы на палестинских территориях».
Андрей хохотнул, кашлянул, поняв, что хохот не к месту, слегка сжал упругий, крепкий холмик ее груди. Женечка, еще недавно реагировавшая на каждое прикосновение сладостным стоном, сейчас, кажется, не заметила, не почувствовала этого. Была в мыслях.
«У меня папашка, – Андрея царапнуло “папашка”, – решил года два назад вступить в Общество русскоязычных граждан. Так его сразу же начальник его вызвал, тоже русский, кстати, и сказал, что этого не приветствует. И он тут же побежал заявление забирать. А что плохого в этом Обществе? Защищать права, как-то хоть объединиться… Вот есть выражение – стадо баранов. А мы даже не стадо. Разбежались, и нас везде поодиночке забивают… Вот выборы мэра скоро. Я за Кашина болею, который из элдэпээр. Может, у него получится. Он пытается…»
* * *
– Пытался, наверно, но что-то не особо…
Топкин сел на кровати. Состояние было самое паскудное – организм устал от алкоголя, а сон не шел. Водка обычно пришибала его, глаза слипались прямо за столом, а с этими кальвадосом, абсентом – иначе…
Да, мэр Кызыла Кашин явно хотел изменить ситуацию. Правда, умудренные перестройкой, Ельциным с шоковой терапией и переходным периодом люди сомневались, что изменения будут в лучшую сторону. Большинство проголосовало за него по одной причине – что русский. В Кызыле тогда еще русские были не в явном меньшинстве.
Вице-мэром элдэпээровца Кашина стал член «Демократической партии России» Генрих Эпп. Решал экономические вопросы. Со многими разругался, собрал документы, подтверждающие факты воровства и коррупции. Когда ехал в аэропорт с этими документами и билетом в Москву, его жигуленок подорвали, а выскочивший из кустов киллер несколько раз выстрелил в вице-мэра в упор. Документы исчезли.
После этого Кашин заметно сбавил активность, по инерции досидел до конца срока. В две тысячи втором попытался избраться на второй срок, но его даже не допустили до выборов. Придрались к каким-то мелочам и сняли. Умер спустя года четыре – отравился паленой водкой.
Да, интересные были времена, если повспоминать. Да и нынешнее не скучнее. Одну подготовку к столетию взять. Уж если он, Топкин, разглядел со своей кочечки такое, во что поверить сложно, то что можно увидеть с колокольни в бинокль… Но не хотят видеть. А может – да скорее всего! – видят, отслеживают, но пока держат при себе. Чтобы потом, в нужный момент, предъявить.
Нынче, кажется, на каждого что-то, да имеется – собрано, припасено. На всякий случай.
Топкин шагнул к столу – благо метр расстояния, – налил и выпил. Еда не лезла. Глотнул сока.
Снова лег. Спать, спать… Даже в окно сейчас не смотрел – как там. Какая разница? Пусть завтра будет солнечно и тепло. И он – бодрый, свежий, хоть на время помолодевший – топает по Парижу.
Спать…
Но снова появилась Женечка. Словно бы наклонилась над ним. Дышала на него свежими струйками… Да, с ней, наверное, были связаны лучшие минуты его взрослой жизни. Именно минуты. Между которыми – усталость, тревога, злоба, раздражение, нервы, нервы, нервы…
По сути, тот разговор после первого секса оказался одним из самых спокойных и размеренных в их отношениях.
Наговорившись, Женечка вскочила, побежала в ванную, оттуда одобряюще крикнула:
«О, как тут чисто!»
Зашумел душ. Потом смолк, она появилась, вытирающаяся полотенцем, с бодрой улыбкой. Андрею вспомнилась картина какого-то художника тридцатых годов. То ли Дейнеки, то ли Серебряковой.
«Пойдем гулять, – сказала, – на Енисей или в парк».
