«В конце января или начале февраля 1981 года я работал в одном из важных государственных архивов, мне тогда пришлось много заниматься историей спецвойск, в том числе и тех, которые участвовали в обороне Москвы. Поэтому я не очень удивился, когда меня вызвал начальник, поставив задачу обеспечить срочную подготовку материалов, связанных с обороной Москвы. Вхожу в кабинет, а там сидит полковник в форме инженерных войск. Меня представляют ему, а потом следует команда: „Поступаешь в распоряжение товарища полковника, он тебе поставит задачу, ты у нас человек знающий, болтать не должен“.
Задачу мне тот полковник ставит в предельно общих чертах:
— В кратчайшие сроки по указанию директивных органов (т. е. ЦК КПСС) нам с вами, вдвоем, без привлечения кого-либо, надо максимум за три дня найти ту информацию, которая мне нужна.
— А какая информация нужна?
— Мне нужны документы дивизии имени Дзержинского, связанные с обороной Москвы в 1941 году, от сентября до ноября 1941-го.
Пришлось товарища полковника разочаровать, сказав ему, что дивизия им. Дзержинского по данным, подтвержденным документально, с сентября по ноябрь 1941-го если и участвовала в обороне Москвы, то только в виде „драп-грабь-армии“ — тикала по Волоколамскому шоссе за пределы Москвы, так что в обороне города не участвовала. В ответ полковник рявкнул: „Отставить! Выполнять, что сказано!“
Так мы больше дня угробили на поиски боевых успехов дивизии, которых не было. При этом было очевидно, хотя вслух и не произносилось, что интересует полковника мероприятия, связанные исключительно с постановкой минно-взрывных заграждений. На следующее утро, когда я пришел на службу, полковник уже стоял в вестибюле и нервно топал каблучком. Из чего я сделал вывод: „директивные органы“ действительно не дремлют и с полковника результат требуют. Когда мы вновь начали работу, он мне говорит: „Ну, ладно, ваши соображения“.
Мои соображения заключались в том, что задача установления инженерных заграждений на подступах к Москве по Волоколамскому направлению, по направлению на Московское море и по Ленинградскому шоссе была поставлена лишь одной воинской части — Отдельной мотострелковой бригаде особого назначения войск НКВД, которая тогда действовала в личном подчинении наркома внутренних дел тов. Берии.
Тут полковник сразу заинтересовался: „А что же, — говорит, — вы раньше молчали?“ На что было отвечено, что тов. полковник не хотел слышать ни о чем, кроме дивизии им. Дзержинского. Документы которой по инженерной части буквально перерыл носом. И тогда мы обратились к этой бригаде…
Когда мы с полковником все это начали искать, я еще не знал, что ищу: „Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что“! Видимо, товарища полковника эти «директивные органы» так настропалили по части секретности, что он боялся что-либо вообще сказать. Вновь мы искали неизвестно что. В конце концов полковник отчаялся и понял: ему не выполнить задания, пока реальный исполнитель не будет знать свою задачу. Когда из трех дней, отведенных на поиски, в запасе у него остался один, он раскололся. Услышанное шокировало.
Как это обычно водилось, перед готовящимся XXVI съездом КПСС проводилась очередная зачистка Москвы. И соответствующие службы проверяли весь центр Москвы на предмет наличия-отсутствия там взрывных устройств. Вот в ходе совершенно рутинной проверки правительственных сооружений и пришли в здание тогдашнего Госплана, туда, где ныне Государственная Дума. И совершенно случайно, при проверке электропроводки, в какой-то части подвала обнаружились непонятные лишние проводки, ни в какой из схем электропроводок не обозначенные. Все было банально просто: кто-то из проверяющих, закрывая крышку электрощита, просто слишком сильно хлопнул ею. Отвалился кусок штукатурки, а за ним открылся пучок проводов, уходящий в никуда. Буквально тут же выяснили: эти провода вообще никак не подходят к задействованной в здании проводке. Более того, кто-то из бывалых людей — не пионервожатые же проверяли состояние электропроводки — тут же понял, что дело нечисто: шнур вообще оказался не электрическим — это был… детонирующий шнур, да еще и немецкий, образца 1930–1940-х годов!
Вот тут-то служивый народ и обалдел по-настоящему. Всю проводку простучали и нашли „клад“: в самых „интересных“, опорных, местах подвала здания (который, между прочим, соседствует с сооружениями метрополитена) заложены огромные запасы взрывчатого вещества. Мне тот полковник сказал про несколько сотен килограммов, но теперь в этом не уверен: могло ведь быть и больше. Уж точно, что не меньше. Так или иначе, это было заложено так, что одновременный подрыв всего просто развалил бы здание Госплана на две стороны: одна часть непроходимыми преградами завалила бы весь нынешний Охотный ряд до гостиницы „Москва“, вторая — улицу Горького до гостиницы „Националь“.
В общем, когда сотрудники КГБ простучали это дело, вызвали они отчего-то специалистов из Главного военно-инженерного управления министерства обороны, в том числе и того моего полковника.
То, что установили эти штучки в годы Великой Отечественной войны, догадались сразу: и упаковка взрывчатки была с соответствующей маркировкой, и шнур и т. д. Сразу подумали, что это был период минирования Москвы — слухи же ходили, что ее минировали. И тогда была поставлена задача: найти схемы минирования — чтобы искать закладки не вслепую, да и нашли-то далеко не все, опасались, что может быть еще. Самая главная печаль заключалась в том, что за эти годы, без малого за 40 лет, как сказал полковник, произошли необратимые изменения в структуре вещества: любое прикосновение было чревато! И было неясно, что произойдет дальше: взрывчатка вела себя неадекватно и непредсказуемо. Можно было коснуться и взлететь на воздух, детонация же привела бы к тому, что сработало бы и все остальное. В том числе и то, что не нашли».
Так и началось очередное секретное мероприятие: уже разминирование. Почему этим занялись военные, а не то ведомство, которое, по логике, отвечало за закладку? По одной из версий, армейцев подключили потому, что именно там в то время и были лучшие саперы, потому как в КГБ тогда разминированием не занимались. Более вероятно, что тогдашний председатель КГБ СССР Юрий Андропов умышленно спихнул дело военным: случись что и громыхни, так вся ответственность на армии, а чекисты в стороны — мы, мол, нашли и предупредили… К тому же возникало слишком много неудобных вопросов: тот же Судоплатов, покамест живой и жаждущий реабилитации, все еще уперто стоит на том, что все разминировали, а тут — подарочек от него, прямо из 1941-го! Что же тогда получается: в 1953-м товарищей чекистов заподозрили в неискренности и сокрытии правды от партии, но доказать ничего не смогли (потому как не нашли). Или не нашли, потому как не больно-то и искали — можно ведь и в таком ракурсе вопрос рассмотреть. А это уже укор лично тов. Андропову и его ведомству: «что же это вы, товарищи, — мог бы строго вопросить некий член Политбюро, — прозевали фугас в двух шагах от Кремля, и в трех — от своей же Лубянки? Сами заложили, сами и забыли? Плохо работаете…». Нет, не нужен был Андропову в канун последнего броска к власти шум, бросающий тень на компетентность вверенного ему ведомства. К тому слишком уж скользкая тема диверсантов: в заведении тов. Андропова к тому времени их столь усиленно выращивали пачками, что в том же Политбюро вновь мог найтись любопытствующий влиятельный товарищ, не преминувший акцентировать на этом внимание: «Вот, мол, в 1941-м были диверсанты — вот что из этого вышло, и сейчас диверсанты — что может выйти?!»
