Зримым подтверждением того, что взлелеянный Сталиным кадр понял все абсолютно точно и, не задавая лишних вопросов, двинулся в нужном направлении, стала целая череда карьерных вознесений Ежова: 1 февраля 1935 года его делают секретарем ЦК, 6 февраля — членом ЦИК СССР. Но главный в том году «приз» Ежов получил 28 февраля, когда на пленуме ЦК его сделали председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) — это был один из самых острых карательных инструментов вождя, предназначение которого было лишь одно — проведение внутрипартийных зачисток. По сути, та же ЧК, только внутри партии и для партийцев.
На этом процедура вручения дрессированному карлику вождя карательного инструментария не завершилась: 10 марта 1935 года Ежова назначили заведующим Отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), в ведении которого был подбор и расстановка всех номенклатурных кадров. Так он стал еще и главным (после Сталина, разумеется) кадровиком партии. По совокупной же значимости всех врученных Ежову постов это фактически означало возведение его в ранг если не второго, то уж точно третьего человека в партии (и стране) после Сталина. Отныне в его руках были сосредоточены поистине колоссальные полномочия: надзор за НКВД, контроль над кадровой политикой партии и руководство внутрипартийной ЧК. До апогея своей карьеры Николаю Ежову оставалось чуть больше года.
Глава 4. «Тов. Микоян просит разрешить дополнительно расстрелять»
25 ноября 2015 года исполнилось 120 лет со дня рождения Анастаса Микояна, одного из «железных сталинских наркомов», сумевшего удержаться в высшем руководстве страны до середины 1960-х годов, а в составе ЦК он и вовсе был с 1923-го по 1976 год. По поводу чего даже ходила такая шутка: «От Ильича до Ильича, без инфаркта и паралича». Микояну вообще крупно везло: хотя он и был одним из печально знаменитых бакинских комиссаров, которых в сентябре 1918 года вывезли из Баку в Красноводск и расстреляли, но, в отличие от 26 других своих коллег-товарищей в этот расстрельный список не попал. Сумел он увернуться от и молоха сталинских репрессий, а на фоне своих коллег по кремлевскому ареопагу он даже считался умеренным и едва ли не добрячком. Но это далеко не так: хотя и записным злодеем он, конечно, не был, однако и сторонним наблюдателем с чистыми руками его назвать никак нельзя, крови на его руках было много. О чем свидетельствуют так называемые сталинские расстрельные списки, по крайней мере на восьми из которых сохранился утвердительный автограф Микояна, множество других завизировано им не собственноручно, а, как тогда практиковалось, «дистанционным» опросом вкруговую.
Как гласит датированная 22 декабря 1988 года записка Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х годов, «прямую ответственность за участие в массовых репрессиях несет А. И. Микоян. С его санкции были арестованы сотни работников системы Наркомпищепрома, Наркомвнешторга СССР. Микоян не только давал санкции на арест, но и сам выступал инициатором арестов. Так, в письме на имя Ежова от 15 июля 1937 года он предлагал осуществить репрессии в отношении ряда работников Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии Наркомпищепрома СССР. Аналогичные представления делались Микояном и в отношении работников ряда организаций Внешторга СССР. Осенью 1937 года Микоян выезжал в Армению для проведения чистки партийных и государственных органов этой республики от «врагов народа». В результате этой кампании погибли сотни и тысячи кадров партийных, советских работников. Микояна в этой поездке сопровождал Маленков и группа работников НКВД. Результатом непосредственной деятельности Микояна и Маленкова был арест 1365 коммунистов.
Микоян возглавлял комиссию по обвинению в контрреволюционной деятельности видных членов партии. Он, в частности, вместе с Ежовым был докладчиком на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) по делу Бухарина (1937 г.). Именно Микоян выступал от имени Политбюро ЦК ВКП(б) на торжественном активе НКВД, посвященном 20-летию органов ВЧК-ГПУ-НКВД. После восхваления деятельности Ежова, оправдания массовых беззаконных репрессий Микоян закончил свой доклад словами: „Славно поработало НКВД за это время!“ — имея в виду 1937 год…».
Собственно, это и подтверждает документ за № 60349, подписанный 22 сентября 1937 года наркомом внутренних дел СССР Генеральным комиссаром государственной безопасности Николаем Ежовым и адресованный «секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину»:
«Тов. Микоян просит, в целях очистки Армении от антисоветских элементов, разрешить дополнительно расстрелять 700 человек из дашнаков и прочих антисоветских элементов.
Предлагаю расстрелять дополнительно 1500 человек, а всего с ранее утвержденной цифрой 2000 человек».
Судя по размашисто поставленной наискосок одобрительной сталинской загогулине — «За» — и его же подписи, у вождя возражений просьба т. Микояна не встретила. Равно как и у таких товарищей, как члены Политбюро Вячеслав Молотов (председатель Совета народных комиссаров СССР), Лазарь Каганович (секретарь ЦК и нарком путей сообщения СССР), Михаил Калинин (председатель ЦИК СССР) и Влас Чубарь (нарком финансов СССР). Их подписей нет, но, как следует из секретарской приписки слева от текста «прошения», они опрошены, скорее всего, по телефону, и единодушно выразили свое согласие.
Хотя, конечно, документ выглядит несколько небрежно. Так, его текст напечатан на оборотной стороне классического бланка шифровки ЦК ВКП(б), словно в НКВД СССР своих бланков не было, и на этом основании радетели сталинизма уже пытались объявить документ фальшивкой. Однако этот номер не проходит — его архивная атрибутика вполне конкретна, подлинник находится на хранении в бывшем Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ныне это Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ): фонд 17, опись 166, дело 580, лист 10.
Что же касательно «небрежности» и «неправильной» бумаги, то исследователи уже давно отметили, что это весьма характерно для Ежова: целый ряд его сопроводительных записок Сталину составлен небрежно, наспех, подчас даже на клочках бумаги, и носил не слишком официальный характер. Использование же Ежовым порой для такого рода документов оборотной стороны шифровок имело свой смысл. Если мы взглянем на лицевую сторону любого такого типового бланка, то увидим там не только гриф «Строго секретно. Снятие копий воспрещается», но и предельно жесткое «Подлежит возврату в 48 час.», рядом — ссылка на соответствующее решение Политбюро — еще от 6 мая 1927 года. Так что для Ежова не было никакого криминала в том, чтобы напечатать свое послание вождю на оборотной стороне бумаги, которая все равно подлежала срочному возврату в аппарат Сталина. Схема отлаженная и привычная, хотя детально реконструировать саму внутреннюю процедуру рассмотрения и утверждения этих расстрельных списков и бумаг членами Политбюро, как полагают исследователи «Мемориала», сегодня практически невозможно. Очевидно лишь то, что делалось это келейно, в неформальной обстановке. Но всегда соблюдался режим строжайшей секретности, так что никаких случайных свидетелей этой «тонкой» работы не было, да и быть не могло. Рассмотрение и утверждение таких списков в протоколах заседаний Политбюро не фиксировалось и в виде решений не оформлялось, а в делопроизводство Политбюро они и вовсе не попадали, поскольку их возвращали в НКВД. Обычно Сталин первый ставил свою подпись, а уже вслед за ним подписывались остальные. В том числе и Анастас Микоян. Как честно признал его сын, летчик-испытатель Степан Микоян, лично для него, как для сына, самым тяжелым испытанием оказалось узнавание про такое вскрытое злодеяние, как «расстрел НКВД нескольких тысяч пленных польских офицеров перед войной. Решение Политбюро подписали шесть человек — Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Калинин… и — мой отец. Но не подписать, если он в то время был там, он не мог — можно представить ту ситуацию». Конечно, можно: все «соратники» Сталина должны были быть повязаны кровью, круговой порукой — или ты участвуешь в этой кровавой вакханалии, или в этих списках будет твое имя. Правда, на деле это участие никому и ничего не гарантировало, имена многих из тех, кто визировал расстрельные списки в 1937-м, оказались в тех же списках в 1938-м, 1939-м…
