Полагают, львиная доля потерь 1-го Белорусского фронта пришлась на операцию по прорыву немецкой эшелонированной обороны в районе Зееловских высот. Что, в общем, уже не особо удивляет: из доступных сегодня документов и опубликованных ныне мемуаров советских военачальников известно, что Берлинская наступательная операция готовилась в рекордно сжатые сроки — лишь две недели, а на ее проведение изначально отводилось всего шесть-восемь дней. О чем уже много лет спустя маршал Георгий Жуков и сожалел, обмолвившись, что, «конечно, было бы лучше подождать пять-шесть суток и начать Берлинскую операцию одновременно тремя фронтами, но <…> Ставка не могла откладывать операцию на более позднее время». Член Военного Совета 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенант Константин Телегин, выступив в апреле 1946 года на конференции по изучению Берлинской операции, сказал: «Идея операции была такова. Берлин — конечная стратегическая цель. Надо совершить фронтальный прорыв обороны по кратчайшему направлению, с охватом Берлина с севера и юга, окружить его и уничтожить гарнизон, если он будет сопротивляться. Срок 6–8 дней». Начав наступление 16 апреля 1945 года, советское командование рассчитывало взять Берлин уже 21 апреля — к 75-й годовщине со дня рождения Ленина. Главный маршал бронетанковых войск Амазасп Бабаджанян (тогда полковник, командир 11-го гвардейского танкового корпуса) привел в своих воспоминаниях такую телеграмму: «Катукову, Попелю. 1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу не позднее 4:00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе. Жуков, Телегин». Эту же телеграмму цитирует в своих мемуарах и Катуков. Наличие такой установки подтвердил и начальник штаба 3-й гвардейской танковой армии уже 1-го Украинского фронта генерал-лейтенант Дмитрий Бахметьев, выступивший в апреле 1946 года все на той же конференции: «Нам было приказано <…> „Товарищи, имейте в виду, что вы должны в ночь с 20 на 21.4.45 с юга ворваться в Берлин“. Такая задача была поставлена перед 3-й гв. танковой армией, такая задача была поставлена и перед 4-й гв. танковой армией, которая действовала левее и выходила на Потсдам и далее на Бранденбург».
Однако на штурм лишь Зееловских высот потребовалось три дня. Согласно замыслу, атака немецких позиций должна была начаться в полной темноте. Выступая все на той же конференции 1946 года, генерал-полковник Малинин с пафосом заявил: «Тов. Жуков решил ввести новый тактический прием в организации атаки. Атака пехоты и танков планировалась на ночное время, за 1,5–2 часа до рассвета, после 30-минутной артиллерийской подготовки. На направлении главного удара, на участках прорыва сосредоточивалось до 140 прожекторных установок, которые должны были включить свет одновременно с началом атаки пехоты. Танки НПП
[68] должны были идти в атаку с зажженными фарами. Таким образом, планировался новый метод атаки, чтобы обмануть противника, избежать в организации атаки шаблона и этим обеспечить тактическую внезапность». «Командующий фронтом решил ослепить врага лучами прожекторов, — вспоминал в своих мемуарах Михаил Катуков, командовавший тогда 1-й гвардейской танковой армией. — Незадолго до наступления мне пришлось участвовать на учениях, где на специальном полигоне проводилась атака с подсветкой. Это было эффектное зрелище». На учениях. В реальном же бою вышло, скажем мягко, иначе. Как дипломатично заметил в мемуарах тот же Катуков, когда после артподготовки вспыхнуло 140 прожекторов, то «вся низина за Одером осветилась голубоватым светом, в котором колыхались клубы дыма от разрывов тысяч снарядов, мин, авиационных бомб». Вот только «дым этот был настолько плотным, что даже сильные зенитные прожекторы не смогли его пробить».
Генерал-полковник (впоследствии маршал артиллерии) Василий Казаков, бывший во время Берлинской операции начальником артиллерии 1-го Белорусского фронта, сделал весьма красноречивое признание относительно тех прожекторов: «На основе опыта использования прожекторов в Берлинской операции я затрудняюсь сделать какие-либо определенные выводы, так как имеется много разноречивых мнений. Этот вопрос следует детально изучить и проверить на ряде практических учений». Фактически это было слегка завуалированное признание провальности затеи! По крайней мере, этот «прожекторный опыт» больше никогда и нигде в нашей армии не использовался, что уже само за себя говорит о его реальной практической «ценности».
Особо резко по поводу прожекторов высказались (на той же конференции) танкисты. Так, маршал бронетанковых войск Павел Ротмистров, дипломатично заметив, что «как фактор морального воздействия на противника» пресловутые прожектора «безусловно сыграли свою роль», только вот как раз «для танкистов, в условиях Берлинской операции, прожекторы оказали весьма незначительную пользу. По направлению лучей прожекторов танкисты могли видеть только общее направление атаки; непосредственно же перед танком местность не просматривалась из-за густого облака пыли, поднятого во время артподготовки. Лучи прожекторов, освещая пыль, образовывали перед танком сплошную освещенную завесу. С другой стороны, когда луч прожектора попадал в корпус танка, то тень впереди танка также мешала его движению». Примерно то же самое в своих мемуарах признал и Василий Чуйков, тогдашний командующий 8-й гвардейской армией: «Должен сказать, что в то время, когда мы любовались силой и эффективностью действия прожекторов на полигоне, никто из нас не мог точно предугадать, как это будет выглядеть в боевой обстановке. Мне трудно судить о положении на других участках фронта. Но в полосе нашей 8-й гвардейской армии я увидел, как мощные пучки света прожекторов уперлись в клубящуюся завесу гари, дыма и пыли, поднятую над позициями противника. Даже прожекторы не могли пробить эту завесу, и нам было трудно наблюдать за полем боя. Как на грех, еще и ветер дул навстречу. В результате высота 81.5, на которой разместился командный пункт, вскоре была окутана непроницаемой мглой. Тогда мы вообще перестали что-либо видеть, полагаясь в управлении войсками лишь на радиотелефонную связь да на посыльных. Густое пыльно-дымное облако осложняло и действия наших наступающих частей». Сильно сказано. Правда, выступая на пресловутой конференции 1946 года, Чуйков был куда откровеннее: «Здесь Василий Иванович Казаков доложил, что с момента перехода в атаку 14 миллионов свечей зажглось и стало освещать путь к победе нашей пехоте и танкам. Цифра, конечно, астрономическая, но мы отлично знаем, что после 25-минутного артиллерийского налета такой мощности, как было на плацдарме, ничего нельзя было увидеть. Хотя бы вы тут зажгли и 14 триллионов свечей, вы все равно ничего не увидите, потому что все поле закрывается стеной пыли, гари и всем, чем хотите. Василий Иванович, когда мы с вами сидели вот на этой высоте 81.5, когда засветились прожекторы, которые находились в 200–300 метрах от нас, мы их с вами не видели и не могли определить, светят они или нет. Я считаю, что, если бы они (прожекторы) были поставлены на пассивных участках, они больше принесли бы там пользы с точки зрения обмана противника. Поскольку мы имеем научную конференцию, по которой будем учить свое поколение и сами [знать] на будущее, я считаю необходимым сказать то, что было, что прожекторные роты [понесли] потери, сожгли много свечей, но реальной помощи войска от этого не получили». Зато для немцев, оборонявших Зееловские высоты, наступавшие советские танки и пехота были как на ладони: их так контрастно подсвечивали с тыла!
