Вокруг же этой, казалось бы, не очень и существенной, даже мелкой детали, относительно точной, поминутной датировки одного из последних эпизодов войны, развернулась целая драма, связанная даже не собственно с боями. Казалось бы, какая, собственно, разница, взят Рейхстаг — вовсе не являвшийся ключевым звеном немецкой обороны Берлина — в 14:25 или в 18:00 30 апреля, овладели им 1 мая утром или все же в ночь на 2 мая? Оказывается, важно. В «Воспоминаниях и размышлениях» маршала Жукова значится, что «командующий 3-й ударной армией генерал В. И. Кузнецов, лично наблюдавший за историческим боем взятия Рейхстага, около 15 часов 30 минут позвонил мне на командный пункт и радостно сообщил: „На Рейхстаге реет наше красное знамя! Ура, товарищ маршал!“» Насчет точного времени Жуков, быть может, слегка «запамятовал»: по другим источникам, о «взятии» Рейхстага ему донесли раньше. Но суть в ином: получив по инстанции клятвенные утверждения подчиненных, что Рейхстаг уже взят и в 14 часов 25 минут над ним уже полощется красное знамя, Жуков тотчас доложил об этом Сталину. И уже буквально через пару часов об этом событии сообщили все радиостанции Советского Союза, а за ними — и зарубежные. С этого момента дата и точное время взятия Рейхстага и водружения над ним знамени получили утверждение не просто официальное, но высочайшее — выше некуда. Будучи уже не у дел, Жуков невольно признал, что его ввели в заблуждение, написав в воспоминаниях, что лишь «к концу дня 1 мая гитлеровцы, находившиеся в Рейхстаге, <…> не выдержав борьбы, сдались». Впрочем, даже тогда «отдельные группы фашистов, засевшие в разных отсеках подвалов Рейхстага, продолжали сопротивляться до утра 2 мая». Признание Жукова запоздало: каноническая версия вот уже как четверть века жила своей жизнью.
Знаменосцы у нее тоже оказались свои: в качестве тех, кто первым водрузил знамя Победы над Рейхстагом, в эту версию вписали сержанта Михаила Егорова и младшего сержанта Мелитона Кантарию. Вот только в штурме Рейхстага они, оказывается, не участвовали! Реальное знамя Победы около 23 часов 30 апреля 1945 года установила над Рейхстагом штурмовая группа капитана Владимира Макова. Но об этом чуть ниже. Как писал Неустроев, в полночь — т. е. в ночь на 1 мая — полковник Зинченко, потребовав доложить обстановку, спросил у комбата про знамя. Неустроев «пытался ему объяснить, что знамен много… Флаг Пятницкого установил Петр Щербина на колонне парадного подъезда, флаг первой роты Ярунов приказал выставить в окне. выходящем на Королевскую площадь. Флаг третьей роты… Одним словом, я доложил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций». Но командир полка вспылил: «Я спрашиваю: где знамя Военного совета армии под номером пять? Я же приказывал начальнику разведки полка капитану Кондрашову, чтобы знамя шло в атаку с первой ротой!» — возмущался полковник. После чего отдал приказ: «Организуйте немедленно доставку знамени Военного Совета в Рейхстаг!» Эту задачу и поручили Егорову и Кантарии. Но их первая попытка сорвалась, разведчики вернулись через 20 минут: «Там темно, у нас нет фонарика, мы не нашли выход на крышу, — смущенно подавленным голосом ответил Егоров». Вот как дальше описал ситуацию Неустроев:
«Полковник Зинченко с минуту молчал. Потом заговорил тихо, с нажимом на каждый слог:
— Верховное Главнокомандование Вооруженных сил Советского Союза от имени Коммунистической партии, нашей социалистической Родины и всего советского народа приказало вам водрузить знамя Победы над Берлином. Этот исторический момент наступил… а вы… не нашли выход на крышу!»
Тут все и понеслось. Неустроев приказал своему замполиту, лейтенанту Бересту, сопроводить разведчиков и обеспечить очередное водружение очередного знамени, что и было исполнено уже в третьем часу ночи. Из наградного листа заместителя командира батальона по политической части 756-го стрелкового Краснознаменного полка младшего лейтенанта Береста Алексея Прокофьевича: «…с горсткой бойцов, под огнем врага, первый форсировал реку Шпрее, чем самым обеспечил переправу всего батальона. При штурме Рейхстага, под ураганным огнем противника, Берест вместе с ротой старшего сержанта Сьянова ворвался в здание Рейхстага. Утром 1-го мая, когда более 1000 немцев, находившихся в здании Рейхстага, подожгли здание и предприняли яростные атаки на батальон к-на Неустроева, младший лейтенант Берест с горсткой храбрецов через пламя огня, задыхаясь от дыма, прорвался к выходам в подвалов, откуда атаковали немцы, и метким огнем автоматов и гранатами отбил несколько атак. Так, презирая смерть в бою, Берест и группа бойцов одержали победу над превосходящими силами врага. Выходы из подвалов были завалены сотнями немецких трупов. Берест, лично сам, рискуя жизнью, пошел в немецкий гарнизон Рейхстага и предложил немцам капитулировать. Под его руководством сержант Егоров и мл. сержант Кантария водрузили над Рейхстагом знамя Победы. За исключительную отвагу и мужество, проявленные в боях за Берлин и штурм Рейхстага, младший лейтенант Берест Алексей Прокофьевич достоин присвоения звания Героя Советского Союза». Однако Героя ему не дали, наградив 22 августа 1946 года орденом Красного Знамени. Утверждают, что представление к Герою зарубил лично Жуков, который терпеть не мог политработников: увидел, мол, что в наградном листе значится «заместитель командира батальона по политчасти», и раздраженно вычеркнул. Проверил эту версию и убедился: этого просто не могло быть, поскольку представление Алексея Береста к званию Героя Советского Союза маршал Жуков в глаза видеть не мог. Дело в том, что наградной лист оформлен 3 августа 1946 года, но еще 9 июня 1946 года в рамках расследования по печально известному «трофейному делу» Жуков был снят с должности главкома Сухопутных войск и отправлен командовать войсками Одесского военного округа. Так что тут Жуков точно ни при чем. Просто представление слишком уж явно расходилось с уже устоявшейся официальной трактовкой событий вокруг знамени и Рейхстага…
«Мне в ту пору было только двадцать два года, и я не понимал политического значения установления знамени, — писал в 1990 году Неустроев. — Главным считал — взять Рейхстаг, а кто будет привязывать на его крыше знамя, дескать, не важно». Уже в письме одному из ветеранов Неустроев сокрушался: «Мною была сделана ошибка, что я допустил идти на крышу с Берестом Егорова и Кантарию, они в атаку не ходили, Рейхстаг не брали, а вся слава всего батальона досталась им». Как справедливо написал Неустроеву в канун уже 40-летия Победы один из участников штурма Рейхстага (Неустроев цитирует его в своих воспоминаниях), «из числа всех знаменосцев, водрузивших на стенах и крыше Рейхстага победоносные стяги, М. Егоров и М. Кантария в Рейхстаг прибыли позднее всех…». «Сейчас, на старости лет, — писал Неустроев, — я задаюсь вопросом: „А не велика ли честь для двух человек? Заслуга-то принадлежит солдатам, сержантам и офицерам трех батальонов! А не двум разведчикам!“ Тогда же я об этом не думал». Но при всем этом камень в Кантарию и Егорова комбат вовсе не бросает, называя их, безусловно, опытными и храбрыми солдатами, просто конкретная ситуация оказалась нелепа. Да и представили их первоначально, 4 мая 1945 года, не к званию Героев Советского Союза, а к орденам Красного Знамени. Каковыми оба и награждены — вполне заслуженно — приказом по войскам 3-й ударной армии № 092-н от 19 мая 1945 года. Но, несмотря на это, 31 мая 1945 года на них вдруг приказано оформить новые представления — уже на Героя Советского Союза. Звания им присвоили указом Президиума Верховного Совета СССР спустя год, 8 мая 1946 года. К чести самих героев, они прекрасно понимали всю нелепость происходившего вокруг них и своими Золотыми Звездами никогда не кичились. В выпущенной же к 30-летию Победы «Воениздатом» брошюре «Знамя Победы» Егоров и Кантария честно написали, что знамя № 5 доставлено ими в Рейхстаг значительно позже других знаменосцев. Но поскольку признание героев не вписывалось в генеральную линию партии и правительства, формально его как бы проигнорировали. Не забыв при этом по полной сделать втык тем, кто, прозевав крамолу, пропустил ее в печать.
