– Хэнк Филдинг рассказал мне, что кто-то распространял слухи о программе, которую я спонсирую в школе, где учится ваш сын.
– И вы думаете, что это делала я?
– А разве нет?
– Разумеется, нет!
– Тогда почему вы сбежали, когда увидели, что во время банкета я разговариваю с Хэнком?
Рене покачала головой:
– А когда вы разговаривали с Хэнком?
– Возле стойки бара перед тем, как вы сбежали.
– Что ж, я этого не видела, а даже если бы и видела, то это не имело никакого отношения к тому, из-за чего я ушла.
Теперь, когда они разговаривали один на один, гнев Трэвиса, похоже, несколько поутих. Впервые с того момента, как он появился на пороге ее дома, ему, казалось, стало по-настоящему интересно, что она хочет сказать.
– Тогда почему вы ушли?
Рене облизнула губы. С вечера субботы она часто гадала, почему Марисса рассказала ей о связях Трэвиса с фармацевтической индустрией. Она даже подумывала о том, чтобы проверить, так ли это, но она все это время была либо слишком расстроена, либо слишком занята, чтобы заниматься такой проверкой. К тому же с какой стати Мариссе было говорить ей неправду?
– Марисса Дэниелс сказала мне, что вы работали на фармацевтическую компанию и что именно поэтому вы и планируете посадить детей, участвующих в вашей программе, на лекарства.
У Трэвиса отвисла челюсть.
– Я никогда не работал на фармацевтическую компанию. Я же говорил вам, что работал в нефтяном бизнесе.
– Да, но Марисса сказала мне, что большинство лекарств изготавливают путем переработки нефти.
– И, основываясь на этом утверждении – и даже не спросив меня, правда это или нет, – вы сказали родителям, чьих детей включили в мою программу, что я собираюсь посадить этих детишек на лекарства?
Рене почувствовала, что еще немного, и она взорвется. Сначала Хэнк, теперь Трэвис. Почему все вдруг решили, что она виновна?
– Интересно, каким таким образом я могла это сделать? Ведь я даже не знаю, чьи дети включены в эту программу!
– Конечно, знаете!
– Нет, Трэвис, не знаю. На тот случай, если вы этого не заметили, я в вашем городе человек новый, и к тому же я работаю полный рабочий день. Ах да! Я уже упомянула, что пытаться просочиться в здешнее неприступное высшее общество – это дело, сравнимое по легкости с проталкиванием верблюда сквозь игольное ушко? Вот и скажите мне, как среди тысяч всех тех людей в вашем городе, с которыми я не знакома, я случайно узнала фамилии тех семей, чьи дети включены в ту же программу, что и мой сын?
Он прикрыл рот рукой и медленно провел ею вниз по своему лицу.
– Тогда почему вы сказали Саванне Хейс, что вы это сделали?
Рене была ошеломлена.
Ну конечно. Как же я не догадалась об этом раньше?
Внезапно все кусочки головоломки встали на свои места. Саванна запугала Сисси и заставила ее сказать Рене, чтобы та держалась подальше от Трэвиса, а когда это не сработало, она попросила свою подругу Мариссу солгать Рене насчет пичканья детей, включенных в программу, лекарствами. После этого Саванна распространила слух о том, что детей посадят на лекарства – наверняка по телефону, чтобы никто из родителей не догадался, что на самом деле они разговаривают вовсе не с Рене – создав видимость того, что Рене действует на основе информации, которую ей сообщила Марисса. И наконец, на тот случай, если Рене не поняла намека, Саванна сказала нескольким своим приятельницам отменить свои договоренности с Рене о покраске, стрижке или укладке их волос, давая понять, что Рене будет еще хуже, если она не даст задний ход.
Все это было так дико, так невообразимо абсурдно, что Рене разразилась смехом. Из всех пошлых, злобно-завистливых, маразматических интриг эта комбинация была самой-самой.
На лице Трэвиса была написана растерянность.
– Что тут смешного?
– Ничего, – выдохнула она, вытирая глаза. – Абсолютно ничего.
Рене секунду молчала, чтобы перевести дух.
– Знаете, когда вы увидитесь с Саванной снова, передайте ей от меня кое-что, хорошо? Скажите ей, что я выхожу из игры. Скажите ей, что она победила.
Рене повернулась и снова вошла в дом, где обнаружила, что в нем воцарился хаос.
В гостиной Киран и Грейс вырывали друг у друга короткий черный кожаный ремень, а Дилан спорил с МакКенной, которая обвиняла его в том, что он разыгрывает роль их отца. Между тем на кухне Меган стояла нос к носу со своим свекром, держа в руках тарелку с дюжиной котлет для гамбургеров, так съежившихся и почерневших, что они напоминали угольки. Побагровевший Уэндел громко вопрошал, почему никто так и не принес ему «чертову тарелку», которую он просил. А с другого конца коридора все еще доносились возмущенные вопли Лили.
– А ну, тихо! Замолчите все. Пожалуйста.
Когда шум немного утих, Рене прошла в кухню и взяла из рук Меган тарелку со сгоревшими котлетами.
– Это моя вина, папа. Я сказала всем, что принесу тебе тарелку, но меня отвлек звонок в дверь. Прости.
И она выбросила обуглившиеся несъедобные котлеты в мусорное ведро.
– Меган, в холодильнике есть мясное ассорти, а ты, папа, знаешь, где лежит хлеб. Поставьте то и другое на стол, а я успокою детей.
Она направилась обратно в гостиную.
– Дил! Мак! Перестаньте! Вы ведете себя как двухлетние дети.
МакКенна расплакалась и убежала, а Дилан плюхнулся в кресло и сложил руки на груди.
– А вы двое, – сказала Рене, разнимая Кирана и Грейс, – сейчас же отдайте мне эту штуку.
Она протянула руку и выхватила из их рук то, что сначала показалось ей коротким кожаным ремнем. Но едва взяв его в руку, она поняла, что это не ремень, а собачий ошейник, как раз такой, какой был бы впору псу Трэвиса. Она подумала было, что Киран просто купил его для своего «Рекса» после того, как он и ее отец принесли пса в дом. Но тут она увидела на ошейнике табличку с фамилией Дил, а когда посмотрела на его нижнюю сторону, заметила пятно крови как раз в том месте, где шея Макса была изранена, и у нее упало сердце. Она посмотрела на Кирана, лицо которого то и дело искажали гримасы и тики, и закрыла глаза.
– Иди в свою комнату.
– Я не могу туда пойти.
– Ты отлично меня понял. Иди в часть дедушки – сейчас же!
Киран повернулся и побежал на половину Уэндела, и его рыдания заглушили вопли Лили. Рене почувствовала угрызения совести; горе, которое переживал Киран, было очевидно в каждом подергивании его лица. Рене знала, что он любил этого пса, и по какой-то причине общение с Максом шло ему на пользу, но это ничего не меняло.
Он мне солгал.
А это, – уныло подумала она, – означает, что Трэвис Дил имеет право на извинение с моей стороны.
